Огоньки на воде - Тесса Морис-Судзуки Страница 5

некоторое время ничего не происходило. Мужчина хранил полное молчание. Нож по-прежнему касался спины Дзюна, рука в перчатке стальным обручем обвивала его шею. Металлические плиты, соединявшие вагоны, раскачивались взад-вперед у них под ногами, скрежетали и визжали, когда поезд мотало из стороны в сторону. Дзюн и нападавший, прижавшись друг к другу, тоже качались в такт движению поезда, словно плясали какой-то мистический танец. Лицо мужчины он видел только мельком, но по габаритам и росту предположил: не тот ли это высокий вожак из троицы, что выгружали из их судна ящики, а потом отвезли его в холмы над Аомори?

Капитан пригрозил, что за каждым его шагом будут следить. Ну конечно, за ним следили. Как он сразу не сообразил? Но зачем? Зачем давать ему нести сверток, а потом следить за ним всю дорогу до Мисавы? Почему просто не передать сверток трем японским контрабандистам, и пусть они доставят его, куда надо?

Едва в голове Дзюна возник этот вопрос, тут же пришел и ответ. Как он не догадался раньше?

Ему поручили это дело, потому что он – никто. Невидимка. У него нет ничего: ни дома, ни семьи, ни документов, ни удостоверения личности – если не считать фальшивого удостоверения моряка. Возможно, в этом и состоит план, что задание он не выполнит и на посудину не вернется. Неважно, попытался бы он открыть сверток или нет, бомбу могли зарядить так, что она взорвется в его руках, либо господину Китадзаве из парикмахерской велели избавиться от него, как только он доставит «подарок от капитана Эндо».

Он никто, и, когда он исчезнет, этого никто не заметит. Найдут в канаве тело – одним безымянным мертвецом будет больше.

Поезд начал сбавлять ход, приближаясь к станции. Дзюн встрепенулся: может, это его шанс позвать на помощь? Тормоза завизжали – медленно, тягуче, – и поезд остановился.

– Вперед, – негромко сказал мужчина, подталкивая Дзюна в следующий вагон, откуда открывалась дверь на заснеженную и почти безлюдную платформу. Все еще зажатый в убийственном захвате незнакомца, он вышел из поезда в прохладный воздух маленькой деревенской станции.

Он стал озираться – откуда можно ждать помощи? В дальнем конце платформы стоял служитель станции, о чем-то оживленно разговаривая с пассажиром. Что, если крикнуть? Но рука крепко сдавливала горло, а поезд вовсю шипел – сколько ни кричи, никто не услышит. Разве что вырваться и убежать, но рука так сжимала глотку, что он едва не терял сознание, а лезвие прорвало его толстую куртку с мягкой подкладкой и шерстяной джемпер под ней. Мужчина грубо толкнул его к задней части платформы, откуда короткая лестница спускалась к уходящей в чащу деревьев тропке.

– Иди. Не оглядывайся, – велел мужчина. Голос тихий, но жесткий и сиплый. Какой-то непонятный акцент. Точно не местный. Может, из Осаки?

В лесу тропинка сузилась. Впереди никакого просвета, только высокие стволы деревьев и заросли бамбука. Они шли в безлюдное место, где не было ни единой души.

– Мелкая сволочь! – Дзюн поразился – откуда в голосе этого незнакомца столько злобы? – Тебе велели сверток не открывать. Ты знал, что с нами шутки плохи.

За что он меня ненавидит? Он меня даже не знает, а теперь собрался убить. С какой стати такая ненависть?

Дзюн не хотел умирать. Ему вдруг стало важно, что из всей его семьи выжил он один. Значит, ему нельзя умирать. Он хочет жить. Хочет в Мисаву. Хочет увидеть, как над святилищем Кабусима кружат чайки.

Они молча шли вперед. Слышался только ветер в деревьях и скрип ботинок по снегу, с каждым шагом они уходили все глубже в лес, подальше от человеческой жизни. Дзюн не мог унять дрожь в ногах, но продолжал идти, подгоняемый лезвием у себя за спиной. Почему-то он вдруг услышал хриплый голос отца: «Радуются, как дети. Радуются, как дети».

Наконец они вышли на небольшую поляну, где сквозь ветви деревьев пробивался свет. Снег доходил почти до колен. Солнце поднялось уже высоко, и на кончиках сосулек на ветвях повисли капли воды, готовые упасть на землю. Где-то в деревьях неподалеку запела птица. Мужчина вытащил нож из-под куртки Дзюна и занес его, словно собираясь ударить Дзюна по горлу. В эту секунду Дзюн перестал бояться свертка, который он нес. Если ему суждено умереть, пусть умрет и тот, кто на него напал. И он бросил сверток в снег на краю поляны, раздался глухой стук, но взрыва не было.

От неожиданности мужчина с ножом замешкался, на секунду повернул голову, и в тот же миг Дзюн вырвался, бросился вперед и побежал по тропинке, которая вела куда-то в холмы. Он был моложе нападавшего, и разрыв между ними на время увеличился. Но у дальнего края поляны он зацепился за корягу и потерял равновесие. Споткнулся, упал на колени. Когда начал подниматься, почувствовал – но не увидел, – как мужчина сапогом врезал ему по ребрам. Он свалился на бок, от удара из него вышибло дух. Скривившись от боли и подняв руки, чтобы отразить град ударов, он каким-то образом сумел обеими руками схватить ногу в кожаном сапоге и изо всех сил дернуть. Мужчина издал нечто среднее между стоном и проклятием, тоже потерял равновесие и кувыркнулся назад.

Дзюн тут же вскочил и дал стрекача. Он сбежал с тропки и кинулся в кусты, не обращая внимания на больно хлеставшие по лицу ветки, на проклятия и прерывистое дыхание своего преследователя. Заметив мелькнувший между деревьями просвет, он бросился к нему и понял свою ошибку слишком поздно – снежный гребень обрушился под ногами, и он боком полетел вниз с обрыва, ударяясь головой обо что-то твердое.

Казалось, падение будет бесконечным, но наконец его тело остановилось, и на мгновение Дзюн почувствовал, как щека погружается в мягкий снег, приглушающий боль, и металлический привкус крови во рту.

Потом все погрузилось во тьму.

Глава 2

Элли Раскин сжимала в руке полуразвалившуюся от частых перегибов карту Токио, на которой были изображены два зеленых массива в самом сердце сплетения улиц – вен и артерий города. Один – заповедная зона вокруг дворца императора Хирохито. Другой – парк Уэно с широкими лужайками и лотосовыми прудами и примыкающий к нему большой сад, обнесенный стеной, перед которой она сейчас и стояла. Вывеска на бетонном столбе гласила: «Токийский англиканский богословский колледж». Чугунные решетчатые ворота закрыты и заперты на засов.

Элли смотрела сквозь решетку, не зная, как быть дальше. Ее лучшие туфли, по такому случаю старательно начищенные, жали, а