Мертвые канарейки не поют - Леонтьев Антон Валерьевич Страница 36

Он сглотнул и закончил:

– Заставлял меня помогать ему. Мне было противно, я знал, что совершаю преступление, мне было жаль тех девушек, которых он… насиловал. Но я в итоге делал это! Я стал преступником!

Рита, сжав его руку, заявила:

– Это он сделал тебя преступником. Тебя, собственного сына! Вот ведь сволочь был твой отец, извини за откровенность!

Гоша не стал возражать.

– А почему он убил твою маму? – спросила она наконец, и молодой человек вздохнул:

– Она давно порывалась уйти от него, а в тот вечер они ужасно поссорились, она заявила, что не собирается больше жить с таким монстром, как он, ведь он бил и ее, и меня… О, если бы только бил! И он тем же вечером ее отравил! И я тому был единственным свидетелем…

– Что значит – если бы только бил? – прошептала Рита, и Гоша, снова закрыв лицо руками, заплакал.

– Он… он приставал к тебе? Он сексуально домогался тебя, собственного сына? – ужаснулась девушка, и Гоша пробормотал:

– Это началось, когда мне исполнилось семь. И продолжалось, пока не исполнилось тринадцать. Он заявлял, что это… нужно для того, чтобы я стал настоящим мужиком…

– Как хорошо, что он подох! – произнесла Рита вслух, и Гоша тихо добавил:

– Думаю, он делал это потому, что ему нравилось… обладать властью над всеми, в том числе над собственным сыном. А я винил себя, меня долгие годы мучили кошмары. Мама ни о чем, конечно же, не знала. А когда я повзрослел и однажды дал ему отпор, он наконец отстал от меня. Маме я все равно ничего не говорил, потому что… мне было стыдно! Но она что-то подозревала, потому что знала, за какого монстра вышла замуж, и в итоге заставила меня все ей рассказать. Это и стало причиной той их ужасной ссоры…

Он смолк, а Рита, подумав, спросила:

– А эта кассета с твоим ложным признанием, она где?

– Он где-то ее спрятал, думаю, в надежном месте. Я после его смерти весь дом перерыл, но так и не нашел. Если ее обнаружат следователи…

Он вздохнул и добавил:

– Поэтому я и хочу с ними поговорить, сделать чистосердечное признание. Это самое лучшее…

– Нет! – Голос Риты звучал уверенно и твердо. – Это не самое лучшее, поверь мне!

– Но как же… – Гоша с удивлением взглянул на нее. – Ты считаешь, что надо идти не в прокуратуру, а обратиться к прессе? Наверное, ты права… Обстоятельное покаянное интервью, быть может, в какой-то мере поможет…

Рита снова жестко повторила:

– Нет. Никаких признаний, никаких интервью. Первое, что ты должен сделать, это найти эту запись и уничтожить ее…

– Не понимаю… – начал молодой человек, а Рита заявила:

– Да, уничтожить! Твой отец мертв и понести наказания ни за одно из своих преступлений уже не сможет. А вот твоя жизнь будет разрушена окончательно и бесповоротно, если это признание попадет в руки кого-то другого. И если… станет известно о том, чему ты подвергался со стороны отца в течение многих лет!

Гоша, в глазах которого стояли слезы, прошептал:

– Но ведь выходит, что мы утаим правду и сам я не понесу наказания за то, что помогал своему отцу-монстру…

– Ты уже наказан! – заявила Рита. – Ты его жертва, причем самая первая! Его родной сын, жизнь которого он втоптал в грязь. И поверь мне, ведь я тоже жертва твоего старика: если ты поведаешь обо всем, то это ничего не изменит, но окончательно уничтожит тебя. И начать новую жизнь ты уже не сможешь никогда!

Гоша, склонив голову, прошептал:

– Но выходит, что новую жизнь я начну со лжи…

– Не со лжи! – Рита сильно сжала его руку. – Просто с того, что не сообщишь падкой до дешевых сенсаций публике то, что ее и так не касается. Думаешь, если ты скажешь, что твой старик… в течение многих лет насиловал тебя, то тебе это поможет в дальнейшим сделать карьеру? Извини, я скажу сейчас страшную, несправедливую, но правдивую вещь: кто захочет обращаться к такому адвокату? Кто возьмет его на работу? А если и возьмет, то кто гарантирует, что за спиной у тебя не будут шептаться? Какую ты сможешь сделать карьеру?

Гоша молчал, а Рита продолжила:

– Тебе и так придется сложно, потому что ты сын адвоката-преступника. И новая порция разоблачений не поможет тебе возвыситься в глазах общественности, наоборот, станет поводом, чтобы еще с большей силой наброситься на тебя…

Молодой человек поднес к губам руку Риты, нежно поцеловал ее и со вздохом произнес:

– Какая ты чудесная! Как бы я хотел, чтобы ты была моей… моей подругой… Спутницей жизни… Женой…

Рита медленно убрала руку, ничего на это не отвечая, и Гоша вздохнул:

– Понимаю… Нет, я в самом деле понимаю, что упустил свой шанс. Ты ведь любила меня, я это видел и чувствовал. А теперь слишком поздно…

Они еще долго сидели на лавочке в старом парке, разговаривая о многом, о том, что их объединяет, и Рита все думала над словами Гоши.

Над его предложением руки и сердца или, по крайней мере, дружбы.

И когда под вечер они вернулись в город, то вместе направились в областную больницу – Рита к маме, а Гоша к бабушке. На ступеньках лестницы они попрощались. Гоша обнял девушку и поцеловал.

– Да, я упустил тебя. Я это знаю, более того, я понимаю, что и поделом мне. Потому что после того, что произошло, ты не хочешь и не можешь…

Он смолк, а Рита потрепала его по плечу.

– Ты правильно понимаешь. Не думаю, что я та, кто тебе нужен. Нас слишком многое связывает, а иногда это гораздо хуже, чем то, что разъединяет. И помни – ты уже понес наказание, и новая кара ничего не изменит. Так что пусть каждый из нас живет своей новой жизнью, насколько это возможно. Ну, прощай, Гоша Барковский!

Она поцеловала его в щеку и, не оборачиваясь, хотя так и хотелось развернуться, броситься обратно и повиснуть у Гоши на шее, Рита шагнула в длинный, залитый ровным светом коридор.

И двинулась вперед, так ни разу и не обернувшись.

– Мать, я уже думал, что ты не придешь! – заявил Антон Громыко, проталкивая ее сквозь толпу куда-то в небольшой конференц-зал. – Смотри, и место тебе занял…

Оказалось, что на стуле уже восседает кто-то другой. Антон принялся выяснять отношения, но Рита, усмехнувшись, сказала:

– Ничего, у стеночки постою. В конце концов, это собрание сотрудников вашей газеты, а я в ней не работаю.

Антон так зазывал ее на встречу с прилетевшим с кратким визитом новым владельцем «Городского сплетника» господином Еросяном, что Рита поняла – проще пойти туда и принять участие в этом мероприятии, чем постоянно оправдываться, объясняя, отчего она не может этого сделать.

Прислонившись к стенке, Рита не без интереса оглядела собравшихся – нервного главного редактора, коротышку-бородача, сидевшего за столом импровизированного президиума, прочих коллег Антона, которых тот, не скупясь на краски, заранее ей описал. Она украдкой посмотрела на часы: во второй половине дня ей нужно было быть в больнице, потому что там собирался медицинский консилиум, который должен был определить методы лечения мамы.

Дверь с противоположной стороны распахнулась, появилась эффектная дама средних лет в экстравагантном, по крайней мере, по меркам их провинциального города, наряде и диковинных очках. Затем вошли два типичных молодых менеджера в шикарных деловых костюмах и с дорогущими кожаными портфелями, и, наконец, в зал шагнул новый владелец «Городского сплетника» – столичный медиамагнат Еросян.

Он оказался невысоким, сухим, полностью седым человеком с большими темными глазами и морщинистым лбом, облаченным в линялые джинсы, белую майку с надписью «Нас не догонят!» и лиловые кеды.

Свита медиамагната расселась в президиуме, оставив место в середине для босса. Но тот, проигнорировав его, обошел президиум и вдруг присел на стол, обводя собравшихся тяжелым немигающим взглядом.

– Добрый день, – произнес он негромко. – Вы желаете узнать, что вас ждет? Что же, сразу могу сообщить: ничего хорошего!