Сирены Амая - Николай Ободников Страница 31

– Дельное предложение, – пробормотал Голанов. Скользнув рукой по поясу, он убедился, что «Гюрза» на месте. Поднял мегафон к губам, нажал кнопку включения. – В чем дело, ребята? Что-то случилось?

Его усиленный голос запрыгал по волнам как брошенный камень.

– Ему плохо! Пло-охо! – истерично проорала женщина, потрясая визжащим ребенком над головой. – Помоги нам, человек!

Пропустив мимо ушей непривычное обращение «помоги нам, человек», Голанов посмотрел на ребенка, одетого так же неказисто, как и взрослые. Катерок к тому времени порядочно сократил дистанцию, и сотрудник береговой охраны сумел разглядеть, что лицо малыша заливало нечто красное. Вдобавок ребенок верещал так, словно ему порвали щеку. Возможно, так оно и было.

На какой-то миг Голанов ощутил, как его раздирают противоречивые чувства. Люди, искавшие помощи, могли быть кем угодно. Но было ли это поводом отказать в помощи, когда он все еще изображал нанятого рыбака?

– Вы передадите мне ребенка, а сами останетесь на катере, это ясно? – крикнул Голанов. – Не хочу, чтобы вы тут наследили!

Озвученное условие осталось без внятного ответа. Женщина по-прежнему кричала, что ребенку плохо, тогда как хмурый рулевой направлял катерок к корме «Северной Звезды». Туда, где находилась откинутая платформа для плавания.

– Вы меня услышали или нет? – рявкнул Голанов.

Не услышать усиленный мегафоном голос мог разве что глухой – или тот, кто приложил ухо к пушке, когда из нее пальнули. «А еще можно ни черта не услышать, если рядом вопит ребенок. Господи, что за нелепость!»

Бросив мегафон в рубку, Голанов поспешил на корму. На ходу он увидел, как Виктор разворачивает надувную лодку носом к морю, не сводя глаз с «Северной Звезды».

Голанов выскочил к платформе для плавания и ощутил, как его захлестывает отвращение.

Мужчина имел лицо столь отталкивающее, что на ум приходили мысли о пожаре и упавшей огненной доске, скворчащей на его коже. Женщина была ему под стать: ее подбородок в приступе чудовищного кокетства выпячивался на немыслимую длину, ставя под сомнение ее возможность принимать пищу. В остальном они походили на людей, проживших где-нибудь на Марсе на отшибе не один год.

Ребенок с залитым лицом кровью продолжал истошно орать. Из его порванной щеки выдулся и лопнул красный пузырь. Теперь было видно, что это мальчуган, которого трясло от боли и криков.

– Хвоя! Много хвои! Его случайно ранили в поле! Удар! А он… такой глупый… улыбнулся! Много крика из-за хвои! Много! Очень! – захлебывающимся голосом проговорила женщина, неся полнейшую околесицу.

– Я понял, понял! Уймись! – чуть ли не проорал Голанов. Неизвестные принялись перебираться на платформу для плавания, и он от досады стиснул зубы. – Передай ребенка, а сами – отплывайте, ясно? Ни шагу больше!

Левую руку Голанов протянул вперед, а правую сунул под куртку за спину, коснувшись рукояти «Гюрзы». На языке вертелись десятки вопросов, и все приходилось держать при себе. Есть ли у этих бедолаг врач? Какой еще врач, господи! Есть ли у них хотя бы пластырь и аспирин? Как они узнали о прибытии «Северной Звезды»? Что с «Архипелагом»? Почему они все такие страшные?

Голанов ощущал себя Миклухо-Маклаем, наткнувшимся на туземцев.

И в следующую секунду туземцы показали крутой нрав. Женщина, протягивавшая ребенка, так и не дала его коснуться. Вместо этого она дернула вопившего мальчугана на себя и швырнула в сторону, будто свадебный букет, который могли поймать только рыбы.

Слабая ручка скользнула по платью, но не зацепилась за него. Тонкий крик взвился в небо и затих, заглушенный морем.

Ужас, охвативший Голанова, был настолько сильным, что у него онемели руки. Цинизм свершенного поражал. «Святые угодники, она просто отбросила его. Швырнула в воду!» В груди Голанова образовалась холодная тяжесть, когда сердце принялось отсчитывать секунды, проведенные мальчуганом под водой.

– Ты, долбанутая тв…

Но гневный вопль Голанова оборвался на полуслове. Его лихорадочный взгляд был прикован к тому месту, где под воду ушел маленький человечек, и потому он пропустил главное. Пятнадцать сантиметров стали, предназначенные для разделки рыбы, вошли Голанову чуть ниже левой подмышки и, пробив куртку, рубашку и мышцы, достали до легкого. Затем они вышли и вошли снова.

Чуть придя в себя, Голанов с хрипом отпихнул нападавшего и бросился вдоль бортика. По левому боку текло нечто горячее. Внутри будто лопнула стеклянная ваза, и ее осколки теперь не давали дышать.

Все еще не веря в происходящее, Голанов попытался на ходу вынуть пистолет. Он намеревался развернуться и изрешетить ублюдков, швырнувших ребенка в море только затем, чтобы отвлечь и прикончить его, Евгения Голанова.

Новые острые уколы, пришедшиеся в спину, сообщили о тщетности любых попыток.

Последним, что нашли глаза Голанова, был берег, на котором трое неизвестных втаптывали Виктора в песок.

Прозвучавший минутой позднее в рубке «Северной Звезды» сигнал SOS так и не достиг адресата.

26. Храм Амая

1

Антеро с неторопливостью главы семейства подвел их к строению, отдаленно походившему на православный храм с колокольной башенкой. За исключением того, конечно же, что храм находился бог весть где, а именно: на острове, которому только недоставало вывески «Общий загон для уродов. Зеленая зона. Кормежка запрещена». Примерно такие мысли копошились в голове Евы, пока их вел этот крайне неприятный старик.

– Храм Амая. – Антеро посмотрел на Еву. Взгляд его был одновременно брезгливым и приторным. – Не так уж сложно догадаться, какое имя у нашего создателя, да, маленькая любительница богов?

Ева перепугалась. На миг ей почудилось, что этот человек ударит ее, как психопат, чей рот говорит о сахаре, а руки подают перец.

Шедший рядом Назар приобнял ее. Похоже, оперуполномоченный решил взять шефство над такой непутевой болтушкой, как она.

– Будешь так трястись, и я сожру тебя раньше, чем они, поняла? – сообщил он тихонько и поправил ей очки.

Как ни странно, Ева успокоилась. Она перевела взгляд на Антеро.

– Даже зная имя твоего бога, старик, я не произнесу его.

Антеро с интересом посмотрел на нее, и Ева ощутила, что чудом обошла ловушку.

Нельзя произносить имя того, чьи законы тебе не по нраву. По крайней мере, не в присутствии его последователей. Кто-то назвал бы это «оскорблением чувств верующих», но это слишком поверхностное определение для ярости, что вспыхивает, когда на твоих глазах унижают самое дорогое. И не важно, кто это – мать, отец или Иисус.