Мертвые канарейки не поют - Леонтьев Антон Валерьевич Страница 25

Звонка от него не последовало.

А новый выпуск «Суд идет!» был посвящен вовсе не деяниям Льва Георгиевича Барковского, а банде браконьеров.

Для себя Рита сделала вывод: в команде Харламова был человек Барковского, который похитил запись.

Деньги закончились, хорошо, что родственники поддерживали ее материально, ужасаясь тому, как в одночасье на их семью свалилось столько бед. Одна из теток даже настойчиво рекомендовала сходить к местной знахарке, чтобы та сняла порчу, – иначе объяснить причину каскада бедствий она была не в состоянии.

Рита же, горько про себя усмехаясь, знала и имя этой причины, и то, что никакой потусторонней подоплеки в случившемся не было, потому что человек из плоти и крови кровожаднее любого вурдалака, свирепее любого оборотня и хитрее любого колдуна.

И имя его Лев Георгиевич Барковский.

В конце декабря Рита наведалась в деканат университета, чтобы подать заявление об академическом отпуске по состоянию здоровья. Благо, коллеги отца выправили ей долгоиграющий больничный, причем никакой не липовый, а самый что ни на есть настоящий: с учетом того, что с ней в последнее время стряслось, это было проще простого.

Из деканата ее отфутболили в учебный отдел, там, промурыжив полдня, велели зайти в конце недели. Потом выяснилось, что ответственное лицо заболело и надо заглянуть после новогодних праздников.

Накопившееся напряжение дало о себе знать: Рита кричала так, как не кричала еще никогда в жизни, и ее вопли произвели впечатление, ибо таскавшие папочки тетки куда-то уцокали, и через четверть часа ее перенаправили к проректору по учебной части.

В приемной проректора миловидная секретарша предложила ей чаю с печеньем и извинилась за то, что ей придется подождать «минуток десять», так как у ее шефа «важный посетитель».

Рита, быстро выпив чаю, потребовала вторую чашку и слопала все печенья, лежавшие на красивом, гжельской росписи, блюде.

Она настроилась на то, что вскоре придется вопить и на эту миловидную секретаршу, однако ровно через десять минут двери кабинета проректора раскрылись, и появился он сам – высокий полный мужчина в плохо сидящем костюме.

– Так это вы, значит, перепугали всех дам в учебном отделе? – спросил он с улыбкой, подходя к Рите. – Ну что же, понимаю, понимаю… Но вы должны их извинить – конец года, запарка… Однако я уверен, что мы найдем способ решить вашу проблему. Прошу вас!

Он жестом пригласил ее в свой кабинет, и Рита, окрыленная его словами, а также любезным тоном, проследовала в обширное помещение, где за длинным полированным столом для совещаний уже кто-то сидел, вальяжно развалившись.

Это был Лев Георгиевич Барковский.

Рита покинула кабинет проректора через пару минут, когда тот, сославшись на необходимость присутствия Барковского как научного руководителя ее курсовой, о чем она не имела понятия, принялся перечислять прегрешения Риты, допущенные ею отступления от устава университета и нарушения регламента юридического факультета, настоящие и мнимые.

Она сразу поняла, к чему все идет: речь шла не о том, чтобы завалить ее на предстоящих вскоре зачетах или экзаменах, что, без всякого сомнения, можно было сделать без труда, и не о том, что ее курсовая, к которой она так и не приступила, могла быть разбитой в пух и прах.

Они элементарно использовали все казуистические уловки, чтобы не допустить ее к экзаменам и отчислить еще до сессии.

С соответствующего единогласного решения совета кафедры, уже имеющегося у него, проректор и начал их разговор.

Понимая, что с этими людьми ей говорить не о чем, Рита просто поднялась и вышла из кабинета. Изумленный проректор крикнул ей вслед:

– Эй, вы что, спятили? Если вы уйдете сейчас, то все мосты будут сожжены!

Повернувшись к нему (и заметив торжествующую ухмылку на физиономии Льва Георгиевича), Рита спокойно произнесла:

– А если я останусь, то, стало быть, нет? Вы ведь и так уже все решили. Кстати, разрешите задать нескромный вопрос: вы тоже состоите в клубе по интересам, который возглавляет Лев Георгиевич?

Выйдя на порог корпуса юридического факультета, Рита с наслаждением вдохнула морозный воздух и подставила лицо колючим снежинкам.

Что же, было понятно, что Барковский не позволит ей получить диплом – он же при их последней встрече сказал, что они скоро встретятся, уже наверняка зная, что позаботится об ее отчислении.

Вот и встретились.

Ее персональный фильм ужасов продолжался.

Она заметила на стоянке знакомую фигуру: Гоша Барковский, крутясь около своего черного джипа, что-то говорил заливисто смеющейся светловолосой девице в модном полушубке.

Сталкиваться еще и с Барковским-сыном Рита не желала, поэтому быстро перешла дорогу в неположенном месте, рискуя быть сбитой, и углубилась в парк.

– Рита! – услышала она голос и убыстрила шаг.

Так и есть, заметил.

Она побежала, но молодой и здоровый Гоша быстро нагнал ее.

– Рита! – повторил он, хватая ее за рукав.

Девушка, вырвав его, заявила:

– Оставьте меня в покое! И ты, и твой отец. Ну да, вы нас раздавили. Уничтожили. Указали нам место у параши. Короли жизни – это вы. Так что, еще покуражиться тянет? А без этого никак нельзя?

Гоша, которому ее слова было явно неприятны, быстро произнес:

– Я слышал о твоей маме. Мне очень жаль…

– Жаль? – закричала срывающимся голосом Рита. – Жаль, это когда на трамвай не успел. А когда по заказу твоего отца изнасиловали мою маму, нанеся ей тяжелую черепно-мозговую травму, это уже не жаль. Когда моего отца запихнули в СИЗО и превратили в трясущегося старика, это не жаль. Когда меня из университета выкинули, это не жаль. Это…

Не довершив фразы, она развернулась и пошла прочь.

– Рита, клянусь, я не знал! – зачастил, нагоняя ее, Гоша.

Понизив тон, произнес:

– Да, мой отец монстр, это так. И я понимаю, что покрываю его деяния и даже помогаю ему. Мне противно, но… Но он мой отец!

– С чем тебя и поздравляю! – отрезала Рита и пошла дальше.

– Но что ты предлагаешь мне сделать? – крикнул Гоша. – Да, он творит ужасные вещи, но мне что, заявить на него в милицию?

Рита, развернувшись к нему, сказала:

– Отличная, кстати, мысль! Да, заявить! Да, в милицию! Что, слабо? Если тебе так жаль, то переступи через себя, дай показания на своего отца-монстра.

Гоша, понуро повесив голову, ничего не ответил.

Не ожидая от него реакции, Рита быстро зашагала по парку. Господи, ну отчего они преследуют ее, эти Барковские: то отец, то сын, то вместе, то порознь…

– Я не могу! – раздался голос молодого человека. – Понимаешь, я просто не могу.

В его тоне сквозило такое отчаяние, что Рита обернулась. Она заметила, что Гоша Барковский, этот красавец с изумрудными глазами, близок к истерике.

– Но почему? – спросила она тихо, приближаясь к нему. – Понимаю, он твой отец, но ведь ты сам знаешь, что он монстр. Его надо остановить. И легче всего это сделаешь ты. Тебе поверят, ты в курсе всех его злодеяний, знаешь, поди, каждую деталь, каждое имя…

Гоша, всхлипывая, затряс головой:

– Я… не могу! Понимаешь, не могу!

Вздохнув, Рита презрительно произнесла:

– Ну да, конечно, ты ведь тоже увяз в его делишках по уши. А если прижмут к ногтю папочку, то автоматически и ты тоже окажешься на скамье подсудимых. Что же, Гоша Барковский, живи со своим стариком, как и раньше жил. Сейте зло, калечьте души, терзайте тела, разрушайте жизни. Вы в этом очень преуспели! Ты и твой старик!

И, уже повернувшись к нему спиной, добавила:

– Об одном только прошу: оставьте нас в покое. Если в тебе осталось что-то человеческое, то повлияй на своего старика. Хотя о чем это я…