Крестные матери - Камилл Обре Страница 22

Брунон с жадностью набросился на еду и пиво. Эми делала все тихо, как мышка, но каждое ее действие раздражало его, он продолжал хмуриться и корчить нетерпеливые гримасы.

– Ты разве не собираешься есть?! – прикрикнул он, и она тоже съела несколько ложек бобов и немного хлеба.

Они оба сегодня будут очень хорошо спать.

– Брунон, – наконец сказала она, – если ты знал, как правильно… почему все это время ты делал иначе? Ты ведь знал, что таким образом у нас не будет детей.

Он быстро глотал еду и почти не смотрел на нее.

– Я ненавижу детей, – буркнул он в свое оправдание. – Они слишком дорого обходятся, и мы не можем их себе позволить. Не сейчас, и еще долго не сможем. Ты должна радоваться, что я не заделал тебе шестнадцать детей. Столько было у моей матери, пока она, наконец, не умерла. Дети тоже не все выжили. А жизнь тех, кто остался в живых, была довольно жалкой. Ты когда-нибудь принимала ванну, в которой до этого мылись пятеро твоих братьев? Я лучше заведу коз, чем детей.

«Не может же он и в самом деле так думать», – размышляла Эми, вернувшись на кухню, чтобы выпить стакан молока. Молоко было полезно и для матерей, и для детей. Сейчас, когда она знала, как обстоят дела на самом деле, она уже не чувствовала себя такой ущербной. Она ухватилась за тонкую ниточку надежды, что у нее когда-нибудь будет та жизнь, о которой она мечтала: что она сможет стать любимой женой и матерью любимых детей. Почему у нее не может быть такой жизни?

Брунон закончил ужинать, а когда допивал пиво, на него навалилась сонливость. Он широко зевнул, внезапно показавшись очень усталым, поднялся на ноги и, шатаясь, прошел в спальню, бросив через плечо:

– Эми, идем в постель.

Она сперва домыла посуду. Потом медленно пошла к нему, молясь о том, чтобы к тому времени, как дойдет до кровати, муж уже заснул. «Но он такой здоровяк, – подумалось ей. – Возможно, действие этих порошков слишком слабое, чтобы заставить его уснуть».

Брунон рухнул на кровать.

– Иди сюда, Эми, – сонно позвал он.

Она медленно переоделась в ночную рубашку, потом на цыпочках подошла к кровати. Сперва он лежал тихо. Но когда она скользнула под одеяло, повернулся к ней с пылающим от гнева взглядом.

– Я не хочу, чтобы ты говорила о нас с другими людьми, ясно тебе?! Ни с Джонни и его тупым братом, ни с уродом-врачом, ни с хитрожопой медсестричкой, поняла меня, Эми? Ты моя жена, и ты будешь делать так, как я говорю!

– Нет, Брунон, только не туда! – прошептала она в смятении, когда он забрался на нее, наплевав на все, что она говорила.

Он был слишком тяжел, она не могла даже пошевелиться. Он повторял: «Ты сделаешь так, как я скажу!» – пока не завершил свое дело.

После этого сонные порошки наконец возымели свое действие. Он уснул сразу, всем телом навалившись на Эми и придавив ее к кровати. Эми с отвращением спихнула его с себя и выбралась из постели. Даже после того, как она оттолкнула его изо всех своих сил, он всего лишь перекатился на спину и мирно лежал на кровати, испуская такой громкий храп, что впору было заткнуть уши.

«Но он проснется, – подумала Эми, отправляясь в ванную. – Он проснется и будет снова вести себя как зверь, каждый день своей – и моей – жизни. Мне не будет покоя. Ни сегодня, ни завтра, никогда».

Она, как и много раз до этого, застирала ночную рубашку, смывая кровь. Простыни она будет стирать завтра утром, а Брунон, как всегда, притворится, что не замечает этого, и их мир будет крутиться каждый день по тому же проклятому кругу. Муж никогда не изменится, потому что не хочет и потому что ему плевать, как она себя чувствует. А как теперь Эми смотреть в глаза людям, когда она знает омерзительную правду о собственной жизни? Стыд будет настолько невыносимым, что не покинет ее до самой смерти.

Ее накрыло знакомое ощущение тупой безнадеги, еще более ужасной после малого проблеска надежды, который она недавно испытала. Она прошла на кухню, думая о катании на коньках, которое пропустила этим вечером. Они все такие молодые и здоровые. Ей было сложно даже представить, как можно иметь столько сил и энергии, быть такими счастливыми. С каждой минутой ей казалось, что она стареет все больше.

И все же, сидя за кухонным столом, она почувствовала кое-что еще. Голод. Кажется, в горшке осталось немного бобов. Она может их подогреть. Все нарезанные сосиски съел Брунон, но в леднике осталось немного колбасы, и ее можно добавить к бобам. Ей нужно поддерживать силы, как сказал доктор, чтобы она смогла справиться с инфекцией в легких и наконец выздороветь.

Эми взяла нож и начала нарезать колбасу, но вдруг остановилась, внезапно скованная страхом. Палка колбасы напомнила ей что-то другое, что-то знакомое, и Эми расхотелось прикасаться к ней. Отложив нож, она почувствовала, как судорожно хватает ртом воздух. Казалось, жизнь, будто кровь, толчками выливалась из нее. Она слышала, как храпит Брунон – еще громче, чем обычно. В памяти пронеслись бесчисленные ночи, когда она, лежа рядом с ним, молилась, чтобы он этим вечером не проснулся, чтобы он никогда не проснулся, а потом молила Бога простить ей эти ужасные мысли. Стыд, бессилие, краткие вспышки гнева, чувство вины… Череда этих чувств изматывала, будто бесконечная карусель, которая не отпустит ее, пока не укатает до смерти. У Эми осталась лишь одна мысль: она больше никогда не ляжет в постель рядом с Бруноном. Ни сегодня, ни когда-либо вообще.

Она попыталась вернутся к нарезанию колбасы. Но вместо этого рука бессильно повисла вдоль тела с зажатым в ладони ножом. Ничто больше не имело смысла. Она в оцепенении покинула кухню и вернулась в спальню. В голове стоял туман. Брунон лежал на спине, совершенно голый, с неприкрытым пенисом, который уменьшился в размерах и казался более безобидным. Брунон так крепко спал, что теперь даже перестал храпеть.

Будто во сне, она подошла ближе, думая: «Если он не хочет детей, то ему не нужен и этот отросток. Он, должно быть, ему только мешает». Им обоим будет без него гораздо лучше. Он превратил его из инструмента любви в оружие ненависти. А она так устала от ненависти…