Искатель, 2004 №9 - Владимир Жуков Страница 2

На месте оказался Савелий, директор. Прознав в разговоре об удивительных риторических способностях птицы, он с ходу предложил бартер. Павел мог бы приходить сюда ужинать, а в выходные и праздники — еще и обедать. А Крыш пусть в это время полетает, поболтает с посетителями. Это, так сказать, программа-минимум. «Ну а там — хоть живите здесь, — махнул рукой Савелий. — Стол и кров на двоих — за счет заведения…»

Буквально через два месяца ресторанчик приобрел в окрестностях такую популярность, что Савелий даже поменял вывеску. Теперь предприятие гордо именовалось «У Крыша» и светящийся носатый профиль на его фронтоне был виден издалека.

Что же до Павла, занявшего свой боевой пост за одним из дальних столиков, то местный люд из обслуги стал дружелюбно-насмешливо представлять его в своем кругу как «смотрящего» за процветающим бизнесом.

«Кого же вы у нас представляете?» — переспрашивали молоденькие официантки, решившие, что он действительно что-то вроде общественного контролера, коих и без него здесь кормилось немало. «Я — главный инспектор российско-африканского фонда защиты дикой природы», — сказанул однажды Павел. После чего к нему едва не прилепилось язвительное прозвище Африканыч.

Надо сказать, что появление Крыша проторило сюда дорожку и прочему зверинцу. Вот болонка Чарлик в своем уморительном сюртучке и со шляпой в зубах. Ежевечерне он обходит на задних лапах ближайшие к сцене столики, собирая чаевые для музыкантов.

А это — бывший цирковой макак Карпуша, прозванный так в честь горбуна из «Места встречи…». Карпуша по заказу публики отпускает звучные щелбаны проигравшимся на бильярде. Одного смачного щелчка при этом оказывается для любителей острых ощущений вполне достаточно.

Но надо видеть, как при этом почти любовно Карпуша расправляет жертве челку, освобождая «лобное место», как терпеливо ждет, пока та перестанет испуганно моргать… Дальше следует буквально пушечный выстрел, производимый оттопыренным средним пальцем примата, от которого у незадачливого юнца буквально брызгают слезы.

Но подлинным хитом нынешнего сезона стал, без сомнения, номер под названием «Лебедева Таня устанавливает мировой рекорд в тройном прыжке».

Когда в ресторане набивался полный зал, Карпушу наряжали в спортивную маечку и черные семейные трусы и отправляли изображать знаменитую прыгунью на старте. Макак, обворожительно скалясь, принимался хлопать длиннющими руками над головой, поворачиваясь к «трибунам» то вправо, то влево и выпрашивая таким образом аплодисменты.

Далее начиналось второе действие. Карпуша превращался в судью-стартера и уже в этом качестве давал отмашку попугаю — при этом почему-то красным октябрьским флажком.

Завершалось все тоже по отработанному сценарию. Каркнув «Кто не спрятался — я не виноват!», Крыш в три прыжка перелетал из одного конца зала в другой, приземляясь на подвешенном у потолка телевизоре. По пути он ухитрялся именно трижды оттолкнуться от голов хохочущих зрителей, вынужденных отбиваться от пикирующей «Тани» чем попало.

Затем следовал обратный перелет — уже в виде круга почета с мантией на плечах цветов государственного флага. Павел знал: за флаг в принципе могут и привлечь, но пока обходилось.

«Лебедева Таня» неизменно вызывала у разгоряченной публики состояние, близкое к групповому экстазу. Артисты переносили его тяжеловато, особенно Чарлик, только начинающий привыкать к бурным проявлениям общественного внимания.

Вместо того чтобы, пользуясь моментом, заняться «чесом», пес в ужасе забивался под стол и дрожал там крупной дрожью, отказываясь работать. Выручал многоопытный Карпуша. Он брал упиравшуюся собаку на руки и уже вместе с ней отправлялся собирать дензнаки, щедро сыпавшиеся в протянутую шляпу.

Можно было себе представить, сколько доставалось за такой вечер Савелию и его людям, если только Павлу с легкостью отстегивали не меньше пятихатки.

И вот этому маленькому дурашливому спектаклю суждено было сыграть в судьбе Крыша, да и в его, Павла, судьбе, свою драматическую роль.

Если на успех прочих занятых в нем артистов никто особо не претендовал, то на попугая глаз положили сразу. Сперва предложение уступить птицу последовало как бы в шутку — за пять тысяч баксов. На третий или четвертый раз цена задралась аж до пятнадцати тысяч.

Даже по нашим обильно фонтанирующим нефтью временам это были очень солидные деньги. При этом пахан из компании «луганских», как прозвал их про себя Павел, явно не шутил.

Попугай, конечно, был ему не нужен. А если и нужен, то только как необычная говорящая игрушка, которая неизбежно надоест через несколько дней.

Тут было другое: главаря оскорблял сам факт отказа, да еще публичного. И от кого — от нищего доходяги-пенсионера, который сам никто и звать его никак.

В этом никчемном человечишке, собирающем крошки со стола, Пахан с растущим раздражением чувствовал противостояние, вызов — тот вызов, который до поры до времени не решались бросить ему многие правильные пацаны.

Урки вообще народ обидчивый, мнительный, ревностно относящийся к ритуальным знакам уважения к своей персоне. Пахан как-то поинтересовался у Павла насчет фразы «Теть рукопожатие!» — к чему, мол, это, в чем тут фишка.

Павел от экскурса в историю уклонился — чтобы лишний раз не изображать из себя шибко умного. Предпочел отшутиться: попугай, мол, опасается, что не особо чистоплотные посетители могут заразить его орнитозом.

Шутка была вполне в духе всего остального попугайского юмора. Но Пахан не улыбнулся даже из приличия. И Павел с изумлением и досадой понял, что тот все равно умудрился воспринять сказанное, как обидный намек на свой счет.

Вместе с тем, как он потом понял, решить любую проблему с Паханом было довольно несложно. Кроме денежной, естественно. Для этого надо было просто при всех бухнуться ему в ноги и запричитать: «Не губи, отец родной!» Ну не буквально, конечно, но что-то вроде того. Тот оказался бы вполне удовлетворен и отстал бы, да еще, войдя в роль дона Корлеоне, взял бы под свое покровительство, а то, может, и денег бы дал…

Оставалось только подыграть, только один-единственный разок сделать над собой усилие. Но Павел знал, что не сможет.

На зрителей ему было наплевать. Потеряв лицо, как с самим собой-то потом жить? Понты дороже денег — пожалуй, это был принцип и его тоже, пусть и не облеченный в столь яркую афористичную форму.

И он понимал, что ничего не может изменить в грядущей предопределенности событий. Как и то, что Крыша однажды просто отнимут. Отнимут внаглую, безо всяких пятнадцати тысяч, но главное — в конце концов погубят.

Конечно, разумнее всего было бы просто по-тихому выйти из игры. Забрать попугая и уехать