Игра саламандры - Давиде Лонго Страница 2

– Какие глубокие мысли, головастик Фосколо![7] – произносит Аза. – Знаешь, я едва не перепугалась, решив, что это последние твои мысли.

– Не последние они!

– Прав. После того как Мунджу размозжит твою драгоценную башку, головастик Сваровски[8], ты еще сможешь мямлить что-то вроде «ба, бу, ню, ню, хрям, ням, ду-ду-ду… обделался…»

– Хватит пугать меня!

– Пугать тебя? Так, значит, выходит, ты головастик-козодой – маленькая птичка с бешеными глазами и злобным воплем. Смотрю, очень похож на нее! Ты ДОЛЖЕН бояться Мунджу, придурок! Как можно не бояться чувака огромного, как гипермаркет, гремучего, как рейв[9], наглого, как швейцарский банк. И с тремя яичками.

– Нет у него трех яичек.

– Не знала, что вы настолько близки.

– Мы не близки, но трех яичек у него нет.

– Конечно есть. Третье Мунджу вырвет у тебя, потому что думает, это ты настучал воспитателям про травку, которую он спрятал в старой вентиляции в душевой, – а где еще могла быть травка, как не в вентиляции, хе-хе-хе!

Оливо приподнимается и садится на кровати:

– Повторяю, никого я не сдавал, ясно?

– Спокойно, спокойно, головастик – Спирит[10] – душа прерий! – И она мягко шлепает его по плечу. – Существует любовь с первого взгляда и ненависть с первого взгляда. Так вот Мунджу тебя ненавидит с первой секунды, и не важно, сдал ты его или нет. С другой стороны, ты тоже его пойми: все берут у него травку, значит им совсем невыгодно остаться без дилера. Прибавим, что никто не был в курсе, где он хранит вес, и вывод напрашивается сам собой: сдал его тот, кто не курит, кто бог знает как постоянно все вынюхивает и кто, скорее всего, любимчик воспитателей. Угадай, головастик – создатель алгоритмов, кто подходит под это описание? Прибавим к тому же, что третье яичко, как игрушку-антистресс, всегда удобно держать в кармане…

В дверь стучат.

– Оливо! – доносится из коридора голос Гектора.

– Ну что, глухоманский головастик, не хотел меня слушать? Я же сказала: за тобой придут.

Оливо молчит. Дверь приоткрывается, и в нее просовывается большая, взъерошенная, очкастая голова небритого Гектора. От туловища бывшего регбиста виднеются лишь плечо, половина грудной клетки и левая рука, которые вместе весят столько же, сколько весь Оливо.

– Оливо, чем занят? Не идешь на обед? – спрашивает Гектор.

Оливо глядит на него с кровати. Он так и лежит одетым, после того как сходил в туалет еще на рассвете – чтобы ни с кем не встретиться по дороге.

– Оливо?!

– Угу.

– Тебе плохо?

– Нет, – бурчит Оливо.

– Сколько уже сегодня?

– Сто шестьдесят два.

– Так в чем тогда дело? У тебя осталось еще четыреста тридцать восемь. Давай пойдем на обед!

Оливо согласно кивает головой, но не шевелится. Гектор еще больше протискивается в проем. На нем рубашка навыпуск – в крупную клетку. На ногах – сабо, какие обычно носят медработники.

– Послушай меня, Оливо. Через несколько дней Мунджу переедет в квартиру к другим совершеннолетним, которые выпустились раньше. Мы рассматривали этот вариант еще несколько недель назад. То, что случилось, только ускорило события.

– Угу, – мычит Оливо.

– Это не значит, что мы выгоняем парня, понимаешь? Я буду по-прежнему опекать его, а директриса – контролировать, как он осваивается на работе. Просто здесь ему уже не место. А теперь пошли, тебя макароны ждут. Я занял стул рядом.

Оливо мельком смотрит на него и вылазит из-под одеяла в своей серой толстовке и обычных вельветовых коричневых брюках.

Эти его брюки ничем не отличались от четырех таких же коричневых вельветовых пар брюк, что висели в шкафу. Оттенок зависел лишь от того, когда они были куплены и сколько раз постираны.

– Аза пойдет? – спрашивает Гектор.

Оливо сует ноги в хайкеры[11] и направляется к выходу. У двери оборачивается на кровать, где, закинув ногу на ногу, теперь полноправной хозяйкой сидит Аза.

– Нет, – говорит Оливо. – Останется в комнате.

– О’кей, – отвечает Гектор.

В коридоре, пока шли в столовую, Оливо слышит, как она поет:

– Это грустный рассказ об Оливо Депе́ро-о-о! Он имел два яичка, а теперь ни одного-о-о!

2

Оливо, опустив глаза в тарелку, молча ест свои макароны с маслом и пармезаном – на самом деле пармидзаном – так называется немецкая подделка из просроченных плавленых сырков, остатков детской смеси и корок пармезана, завалявшихся на дне сумки-холодильника немецкого туриста, вернувшегося из Италии. Не знаю, понятно ли объясняю.

Справа от него сидит Гектор, слева Даниела – новенькая воспитательница, которую Оливо видел вчера плачущей во дворе, после того как Октавиан сказал ей: «Да пошла ты на хер, толстожопая сердечница с бионической сиськой».

Почему Октавиан сказал ей «пошла ты на хер…» и так далее? Потому что пару дней назад Даниела призналась за ужином, что в детстве ей делали операцию на сердце и она носила прибор, контролирующий сердцебиение.

Пока Даниела рассказывала об операции и обо всем остальном, Оливо сидел, уткнувшись в тарелку с макаронами с маслом и пармидзаном, точно так же, как сейчас, и про себя думал: «Понимаю, стараешься завоевать доверие этих трудных подростков, но как только они подловят момент – сразу воспользуются тем, что ты сказала, чтобы тебе же сделать больно. Поэтому молчи, молчи, молчи…»

Но Даниела не замолчала и спустя два дня плакала во дворе, куда вышла под предлогом выкурить сигаретку.

Оливо тогда прогуливался там и, заметив ее в слезах, ненадолго задержался под деревом, которое скрывало Даниелу, ее сигарету и горькие слезы.

Она была новенькой, но не глупой и, значит, все поняла.

– Я плачу не из-за «сердечницы с бионической сиськой», – сказала она, шмыгая носом, – а из-за толстожопой.

Оливо посмотрел на нее и, ничего не ответив, продолжил свою прогулку – хе-хе-хе, милая все-таки эта толстожопая сердечница с бионической сиськой!

Кроме Гектора и Даниелы, по обеим сторонам от Оливо сидят Стефан, которого все уважают – хотя ему всего тринадцать, – ведь его отец торговец оружием, разыскиваемый почти всей европейской полицией, – и Роза, которая нравится всем, потому что у нее есть усики, она разговаривает только на синти[12] и постоянно танцует под свою колонку. Сколько ей лет, точно никто не знает, но говорят, что двадцать, судя по усикам главным образом, – в таких местах, как это, легенды рождаются очень быстро. Не знаю, понятно ли объясняю.

На этом безопасный сектор заканчивается.

Дело