Крестные матери - Камилл Обре Страница 2

Сегодня я обнаружила крестную на роскошном крыльце ее викторианского особняка. Она стояла прямо, с гордо поднятой головой. Ей было за пятьдесят, но на светлой гладкой коже сливочного оттенка едва ли можно было найти хоть одну морщинку, а волосы, уложенные на затылке в пучок, оставались такими же темными и блестящими, как в молодости. И хотя она прожила в Америке не одно десятилетие, она сохранила в манере держаться чопорность Старого Света. Ее большие миндалевидные глаза, казалось, видели собеседника насквозь, из-за чего большинство людей ее побаивалось. Но ко мне, своей крестнице, она испытывала слабость.

– Buongiorno, cara Nicole[1], – сказала она, когда я поцеловала ее в щеку.

Из ее дома открывался прекрасный вид на мягкие, приглушенные серо-голубые тона Лонг-Айленд-Саунда. Я с радостью обнаружила, что на крыльце все еще стоит старомодный диван-качалка из металла и плетеной, как у корзины, основы, и места в нем как раз хватит для нас обеих. Там мы и сели, откинувшись на подушки, покачиваясь и болтая о погоде.

– Николь, чем я могу тебе помочь? – наконец тихо спросила крестная, почувствовав неладное своим обостренным чутьем.

Мрачные предчувствия, прежде всколыхнувшиеся во мне, сейчас до костей пробрали меня пронзительной волной ужаса, причину которого я до сих пор не могла установить. Не знаю, возможно, у каждой семьи существуют свои секреты. Беда в том, что ты не можешь полностью забыть о чем-то, чего толком не знаешь, и мне подумалось, что другой такой же спокойной, уединенной встречи, подходящей для борьбы с призраками прошлого, у нас с ней может не состояться.

Так что я рассказала ей о том, что Джеймсу предложили ответственную должность, и о возможности формальной проверки нашего семейного прошлого. И хотя выражение ее лица не изменилось, я услышала, как она тихо ахнула. Этого оказалось достаточно, чтобы утвердиться в мысли, что я не зря решила прийти к ней с расспросами. Я внимательно наблюдала за ней, а она на несколько минут погрузилась в молчание.

– Прошу тебя, крестная, – наконец сказала я, – что бы это ни было, мне нужно знать все.

– Потянешь за одну нить – рискуешь распустить все полотно, – мягко предупредила меня она.

Но вот что странно – мне показалось, будто все это время крестная ждала, когда же я приду к ней с подобными расспросами.

– Хорошо, – кивнула она, – но только потому, что меня просишь об этом ты, Николь. Однако кое-что из нашего разговора должно остаться между нами. По крайней мере, подожди, пока я умру, прежде чем начать разбалтывать мои секреты, – сухо добавила она. – И учти – помирать я не тороплюсь!

Я кивнула, и она спросила:

– Итак, с чего мы должны начать?

Я глубоко вздохнула. Все, что касалось четырех крестных, казалось ужасно таинственным. Кем они были до того, как стали нашими крестными? Они редко говорили о себе, легко, но настойчиво избегали наших расспросов, пока мы наконец не смирились с тем, что их прошлое – будто кирпичная стена, за которую нам нет смысла пытаться заглянуть. Что же за секреты объединяли их все это время и каким-то образом стали причиной моих детских слез? Я предчувствовала, что за этими тенями скрываются и насилие, и другое зло, и поэтому пыталась скрыть свои мысли даже от самой себя.

Должна признать, крестная оказалась права. Достаточно было потянуть за одну нить, задать один вопрос, ведущий к другим вопросам, – и таким образом мне в конце концов удалось узнать всю семейную историю.

Часть первая

1930-е годы

Глава 1

ФИЛОМЕНА

Санта-Маринелла, Италия, 1934 год

Филомена со своей матерью стояли на платформе, наблюдая, как к станции подходит поезд. Мать крепко держала дочку за руку.

– Стой смирно, Филомена, иначе упадешь на пути и ничем хорошим это не кончится! – предупредила мама, резким движением поправив на голове дочери шляпку с плоскими полями.

Филомена пыталась стоять спокойно, но она никогда раньше не была на вокзале, тем более никогда не путешествовала на поезде, и сердце ее готово было выскочить из груди от восторга, как рыбы, которые радостно выпрыгивают из воды весной, когда папа поет им песни и забрасывает сети.

– Как долго мы будем ехать на поезде? – возбужденно спросила она.

– Много часов. Много долгих часов, – вот и все, что ответила мама.

Сегодня она разбудила Филомену так рано, как бывало только в Рождество, заставила нарядиться в самое лучшее платье, шляпку и туфли и пояснила свои действия одной-единственной фразой: «Мы едем навестить очень важного друга нашей семьи». И кроме прочего, к обычному завтраку, состоящему из хлеба и молока, мама добавила вареное яйцо и еще одно положила Филомене в карман пальто.

Филомена раздувалась от гордости, мечтая о том, чтобы ее увидели братья и сестры, но братья умчались из дома рано утром, чтобы помочь папе с лодкой. А сестры Филомены были слишком большими: в два раза ее старше, и все, что их волновало, – как бы найти себе парней и выскочить замуж. Самой Филомене в сентябре должно было исполниться восемь лет.

Поезд замедлил ход и наконец остановился у платформы, напоследок отрыгнув сажу и пар, будто сердитый дракон. Филомена зарылась лицом в мамины юбки, чтобы сажа не попала в глаза, а мать дернула ее за руку и напряженно произнесла:

– Идем. Мы поднимемся по ступенькам в вагон. Давай посчитаем их: раз, два, три… вверх! Вверх! Вверх!

Металлическая лесенка, по которой они поднимались, громко лязгала. Другие люди тоже внезапно устремились в вагон, но мама успела зайти в него одной из первых и занять места для себя и дочери, удивленно таращившей глаза.

Оттого, что вокруг было столько незнакомцев, у Филомены закружилась голова, но она заметила, что некоторые из них внимательно разглядывают ее мать. Наверное, потому, что мама надела темные очки. Мама тоже это почувствовала, но, гордо вздернув подбородок, отвернулась к окну.

– Поспи, figlia mia[2], – сказала она. – У нас впереди долгая дорога.

В другое время Филомена обязательно вырвалась бы из рук матери и начала бегать по вагону, с присущим ей энтузиазмом бесстрашно задавая попутчикам любые вопросы, которые могли прийти в голову. Но сегодня она уже слишком устала: плохо спала прошлой ночью. Кровать ее стояла в крошечной комнатке, которая когда-то была чуланом, прямо за стеной спальни родителей, и ей было слышно все, что у них происходит. В бо́льшую часть