Обманщики - Джон Мастерс Страница 2

«… Ибо подобным образом и в древности украшали себя святые жены, уповавшие на Бога, подобно тому, как Сарра повиновалась Аврааму, называя его господином; дочерьми которого вы являетесь, если только хорошо поступаете и не устрашаетесь каким-либо изумлением…»

Он оказался на ступеньках, но его мысли все еще были в церкви, отражая жуткую магию слов. Боюсь любого изумления. Невольно он вернулся оттуда безлюдное место. Здесь были люди, десятки из них. Молодые офицеры кавалерии смеялись и кричали. Они, улыбающиеся женщины и выкрикиваемые поздравления, и благословения окружили его и понесли вперед. Он находился в узком кругу английских лиц, английских обычаев, английских ценностей, и он не мог найти здесь счастья или успеха. Он перепробовал много способов, но потерпел неудачу.

За стеной у подножия церковного двора и вниз по склону над городом Сагтали нависла неподвижная дымка дыма и пыли. А дальше солнце садилось за полувидимые, получувствуемые холмы хребта Банрер. Завтра он и его невеста отправятся туда, через эти холмы, к своему народу. В воздухе витала прохлада наступающей ночи, и он глубоко вздохнул, слегка выпятив грудь.

Он все еще мог надеть форму, но люди всегда говорили, что в сорок лет его желудок начал расширяться. Его грудь сдулась, а плечи выдвинулись вперед. Г-н Уилсон проводил его в сторону на приеме и, среди своих прощальных добрых пожеланий, напоминал ему о многих неудовлетворительных событиях в округе Мадхья: вероятно, о старых налоговых отчетах Деори; о том факте, что он не помешал пожилой женщине в Гархакоте стать сати шесть месяцев назад. Как он мог ей помешать? Сатти не был против закона — пока. Разве не было достаточного вмешательства в старые обычаи, старые религиозные верования? Откуда мистер Уилсон узнал, что Бог всегда на его стороне?

Он тупо улыбнулся направо и налево, когда начал спускаться к карете. Он был не на той стороне Мэри. Он должен был быть справа от нее, чтобы его рука с мечом могла свободно защищать ее. Это не было таким уж странным тщеславием на этой недавно завоеванной границе маратхов. Английский круг был тесен вокруг него, но он был мал и тонок, а за его пределами правили старые боги.

Ему лучше поступить правильно. Взволнованный и заикающийся, он споткнулся вокруг своей невесты. Оказавшись на месте, он пробормотал извинения. Мужчины и женщины вокруг них улыбались, ухмылялись. Он узнал знакомый усталый добрый нрав.

Мэри не ухмылялась, а улыбалась; одна рука легко лежала на боку кареты. Его ноги перестали двигаться, и он уставился на нее, не слыша криков и не видя ничего, кроме ее лица. Ее окружало сияние. Он был синим, с темными краями и сверкал. Это было не солнце, потому что солнце зашло.

Он ничего не знал о женщинах. Возможно, все невесты выглядели именно так. И даже если бы ее сияние было настоящим, он не знал, где бы он мог найти в себе качество, которое позволило бы ему длиться долго. Но он должен это сделать, потому что он любил ее.

Уголки его рта опустились, и он начал свой привычный жест, проводя левой рукой по волосам и по бокам лица и шеи. Но теперь на нем был кивер, и он снова услышал хихиканье. Пока он отчаянно пытался вернуть на место доспехи флегматичности, защищавшие его сокровенную сущность, он почувствовал ее руку на своей и услышал, как она сказала: «Давай, дорогая».

Боль усилилась в груди, перехватывая дыхание, так что в карете он не мог ничего сказать. Он хотел ненавидеть их всех, кто мог причинить ему такую боль — мистера Уилсона, Джорджа Энджелсмита, смеющихся подчиненных и, прежде всего, Мэри, которая могла причинить боль больше всех. Но он не мог говорить и не мог ненавидеть. Его сильные руки покоились на коленях. Дорога впереди выведет его, после еще небольшой задержки, еще немного разговоров, объяснений и ответов, из этого английского места, где он был никем. Дорога приведет его через густые холмы в Мадхью, где и лежала его работа.

Глава вторая

Сагтали лежал за ними в сорока милях, и в свежести очередного дня они ехали бок о бок. Они прошли холмы Бханрер, и дорога впереди приведет их в Мадхью, а если они последуют за ними, то и во все жилища людей в Индии.

Ведь в Индии в 1825 году дороги не были линиями, соединяющими точки, каждая дорога идентифицировалась отдельно, каждая начиналась и заканчивалась точкой на карте, каждая поглощала и поглощалась на поименованных и определенных перекрестках. Дорог было не много, а одна. Это была паутина из хрупких нитей, нерегулярно сотканная сотней поколений путешественников. Это ни с чего не началось, но распространилось повсюду. В одном месте, у одного дерева, в этом году — так и было. В следующем году, возможно—, этого не произошло. Путешественник может наткнуться на луч, ведущий на запад, и в этом месте найти единственную изрезанную колеями тропу и следовать по ней. Через милю он может повернуть на юг, или на север, или повернуть обратно на себя; или он может распасться на десять усталых нитей. Он может исчезнуть среди рисовых полей и снова появиться на краю травянистых джунглей. Здесь он может быть широким, там узким; он может провести путешественника по прямой, как древко копья, линии на многие мили между двойными проспектами Махуа и Биджасала; он может привести его к разрушенному храму в забытой деревне и бросить его там.

Мэри знала об этом немного, так как она приехала из Бомбея в Сагтали, и Уильям рассказал ей больше, забыв о своей застенчивости во время разговора. «Видишь, там!» Он указал на одну сторону, где в ущелье между шестифутовыми скалами тигровой травы проходила тропа. «Раньше это была дорога, двадцать, пятьдесят лет назад. Думаю, некоторые упрямые старые фермеры до сих пор им пользуются. Но эти два лесных дерева, растущие так близко друг к другу, не пропустили бы между собой телегу, когда вырастут. Кто-то отвернулся. Вот это дорога. Корни деревьев здесь не вбиты в землю должным образом. Знаете, у воловьих повозок нет пружин. Они бьются и разбиваются, когда тележки движутся, и их можно услышать издалека».

Приближалась воловья повозка, и они