Молчание Шахерезады - Дефне Суман Страница 24

– Кирье Акис, к нам плывут греческие корабли. На этот раз новость из надежного источника. Сам консул об этом сообщил. Мы только что услышали от англичан возле клуба «Спортинг». Говорят, корабли собственными глазами видели и рыбаки возле Лесбоса.

Налетел ветер. Площадь вмиг окутал аромат жасмина, долетавший из Борновы, и смешался с запахом свежего хлеба из пекарни. Старухи закрыли глаза, как будто в молитве. Тетушка Рози, втягивая носом воздух, пробормотала:

– Дождь будет. С моря прохлада идет, я лицом и руками чувствую.

А Панайота чувствовала тяжесть в животе, как бывало, когда она украдкой лакомилась сырым тестом, только что раскатанным матерью в тончайшие слои. Опустив голову, она взглянула на свои розовые атласные туфли, которые были куплены в магазине Ксенопоуло на улице Френк в начале месяца, когда старые перестали налезать на ее вдруг сильно выросшие ноги. Пока еще чистые-пречистые туфли. С черными ленточками и на маленьком каблучке. Но какая от них сейчас польза? Никакой. На душе у нее скребли кошки. Она шумно вздохнула. Тетушка Рози очистила еще один мандарин – это были остатки урожая того года – и протянула ей. Ни слова не сказав, Панайота взяла его, длинными тонкими пальцами убрала оставшиеся белые прожилки и стала медленно жевать яркую мякоть.

Все, кто был на площади, ждали, затаив дыхание, что скажет Акис. Как будто если уж и он поверит, то греческие корабли в самом деле приплывут. Мужчины в кофейне, игравшие в нарды, перестали бросать кости и посмотрели в ту сторону, где стояли мальчишки; Афрула и Тасула забыли про семечки; никто больше не перебирал четки и не курил кальян. Даже торговцы, разгуливавшие с товаром посередине площади, оставили свои подносы и кувшины у фонтана, а сами ловили каждое слово из разговора Акиса и мальчишек.

– Ну, плывут они, и пусть плывут. Вам-то что? С чего такой шум подняли? Неужто думаете, они плывут, чтобы умереть ради вас?

В один миг площадь загудела, как пчелиный улей. Раз Акис не назвал все вздором, значит, может быть, корабли действительно прибудут.

Тут, оттолкнув Ставроса локтем, вперед снова вышел Минас. Он еще не вытянулся, и голос его еще не начал ломаться. Такого низенького и худенького, его вполне можно было принять за младшего брата Ставроса, хотя они были ровесниками. Ребята дали ему прозвище Блоха. Подвижный, маленький и юркий, он был звездой футбольных матчей, устраиваемых между кварталами. В прошлом месяце благодаря ему они одолели мальчишек из Армянского лицея. А на следующей неделе будут играть с учениками Английской школы, что в Борнове. Все надеялись на него, и это придавало Минасу уверенности: в последнее время он даже стал в открытую увиваться за красавицей Адрианой, казавшейся его старшей сестрой.

– Не ради нас – они плывут, чтобы умереть ради Великой Греции![32]

В розовом вечернем свете Панайота даже с другого конца площади поняла, что отец вышел из себя, да так, что у него даже щеки покраснели от злости. Когда он был в ярости, над его черноволосой головой поднимался зеленоватый дымок, но видели его только Панайота и Катина. А та как раз была на балконе на верхнем этаже их дома: она стряхнула хлебные крошки со скатерти, положила на оконную раму подушку и теперь, опираясь на нее грудью, как и все, наблюдала за разворачивающейся сценой. В ее обычно рассеянном взгляде читалась легкая насмешка. Панайота сначала было рассердилась, а потом повернулась к тетушке Рози, как бы прося помочь. Но тетушка Рози лишь улыбнулась беззубым ртом и протянула ей еще один мандарин. Старухе не было дела до повисшего на площади напряжения.

– Олухи! – прорычал Акис. – Вот олухи! Какая еще Великая Греция, вре? Вы сами-то себя слышите? Свобода?! Да как бы не так! Если они что-то нам и принесут, то только беду!

– Кирье Акис, не говорите так! Мы ведь с ними одной крови! – попытался возразить Ставрос.

– Ага, родственнички, вот только дальние, если уж не очень-то и спешим увидеться, – сказал кто-то в кофейне.

Все захохотали. Налицо Ставроса легла вечерняя тень, и у Панайоты все сжалось внутри. У игравших в нарды мужчин проснулось любопытство – не выпуская из рук кости, они перешли на другую сторону площади. Вокруг Акиса и мальчишек потихоньку собиралась толпа.

Акис посмотрел в лицо каждому из мальчишек и заговорил тихим голосом:

– Сынок, одумайтесь же. Не суйтесь вы в эту игру ради какой-то там Великой Греции, не губите себя. В подобные игры играют взрослые, а пешками всегда становятся вот такие молодые парни, как вы. Вы живете в лучшем городе на земле и горя не знаете. Какая разница, у кого власть? Вот станем мы частью Греции, ты что же, думаешь, будет у нас такой достаток, как сейчас? Если не верите мне, поезжайте в Афины да посмотрите сами, могут ли они хоть как-то сравниться с нашей Смирной и ее изобилием. А после возвращайтесь домой и благодарите Бога.

Падавшая на костлявое лицо Ставроса тень придавала ему еще более жесткое выражение. Его чуть раскосые зеленые глаза сверкали в вечерних сумерках, как у кошки. В животе у Панайоты будто моторчик затарахтел. Несмотря на бурлящую в венах кровь, Ставрос ответил бакалейщику мягким, уважительным тоном:

– Кирье Акис, как вы можете такое говорить? Вы что же, забыли, что случилось в тысяча девятьсот четырнадцатом? Не помните, какие притеснения пришлось терпеть нашим братьям? Может, нам здесь и грех жаловаться на жизнь, но как же другие? Неужели мы будем закрывать глаза на их мучения? Вы же понимаете: если сейчас ничего не сделать, однажды очередь дойдет и до нас. Вон ваших сыновей уже…

Он умолк, увидев, как лицо Акиса исказила боль. Панайота невольно прикрыла рот рукой и бросила тревожный взгляд на балкон их дома. Но мать с умиротворенной улыбкой смотрела на луну, медным кругом поднимавшуюся из-за крепости Кадифекале. Слава богу, последние слова Ставроса она не слышала.

Тот понял, что нанес удар ниже пояса, и тут же заговорил о другом:

– Времена изменились, Кирье Акис. Империи больше нет, вы же знаете. Младотурки свою партию распустили. Султан стал марионеткой в руках англичан. Эти земли непременно разделят. Или вы хотите, чтобы Смирна