Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина Страница 27

— Не думаю, что это телефонный разговор, — сообщает он с осторожностью.

Еще минувшим вечером я бы предположила, что ему невыносима сама мысль о встрече со мной, и потому неловкость, угадываемая в интонации его хриплого голоса, сбивает с толку. В голове сумятица и туман. Зажмурившись, я растираю ладонью лицо в попытке взбодриться.

— Ты хочешь где-то встретиться завтра?

Марк снова выдерживает паузу. Впрочем, довольно короткую.

— Я мог бы подъехать сейчас, — предлагает он. — Если скажешь адрес.

Сердце подпрыгивает к горлу, и вся сонливая заторможенность испаряется в два счета. Не зная, что сказать, я отрываю телефон от уха и впервые с пробуждения осознано смотрю на левый уголок экрана с часами.

Половина второго. Значит, проспала я совсем мало.

Следуя здравому смыслу, нужно отказаться. Днем Марк отмахнулся от моих попыток донести до него правду и его ночной звонок в очередной раз подтверждает наплевательское ко мне отношение.

И если бы утром я должна была ехать на работу… Но впереди у меня выходной и стопроцентный шанс на бессонницу.

Я взвинчена не меньше Марка и не сомкну глаз, пока не узнаю, что он думает об аварии теперь. Соблазн задать этот вопрос прямо сейчас велик. Губы непроизвольно складываются в рвущиеся наружу слова, но мне удается себя заткнуть.

Нет, Марк прав. Нам нужно говорить лицом к лицу.

— Х-хорошо, — выдыхаю я, закрыв глаза.

В груди что-то обрывается, со свистом улетая в пропасть. Внутренности дрожат, как стекла небоскреба во время землетрясения. Я чувствую себя попавшей под ураганный ветер свечкой: гибкой и потому несломленной, однако потухшей.

Во мне кипит куда больше эмоций, чем может выразить одно слово, давно ставшее лексически пустым междометием для случаев, когда ответить по-настоящему, в полной мере честно нельзя, но… Горечь сожаления и терпкий вкус слабо трепыхающейся в душе обиды остается только проглотить. Мои чувства Марку вряд ли интересны.

Стоит мне проговорить последнюю цифру в адресе, как он отрывисто сообщает:

— Приеду через двадцать минут.

В возникшей паузе я слышу только свой неровный, слишком быстрый пульс, пока в динамике не раздается короткий, но явный вздох. Мне, как наяву, представляется Марк.

Его омраченное душевным терзанием лицо. Пустой взгляд в никуда, сжатые добела губы. Устало опущенные плечи, сжатая в кулак левая рука, свободная от телефона.

Взъерошенный ежик жестких на вид и мягких на ощупь волос. Нервно расстегнутый ворот измятой трудным днем рубашки. Спущенный узел галстука. Отброшенный в сторону за ненадобностью пиджак.

С первого дня нашего знакомства меня удивляло, насколько строго Марк одевается. Идеально сидящий костюм, застегнутая на все до единой пуговицы рубашка — даже потом, за пределами ресторана, мне не довелось увидеть его другим.

В то время я смеялась и шутила, что скоро ему надоест официальный стиль, ведь если переходить в костюмах в двадцать шесть, то к сорока обязательно превратишься в поклонника рваных футболок и спортивных шорт. Лукаво улыбаясь, я обещала с Марком в таком случае обязательно развестись.

Внезапно царапнувшие кожу ступни когти потянувшейся во сне Бусинки приводят меня в чувство. Подпрыгнув на месте, я из всех сил трясу головой.

В динамике нет характерной для завершенного вызова тишины. Марк все еще здесь.

— Я жду, приезжай, — говорю я, неловко кашлянув: кто знает, сколько минут длилось мое путешествие в мысленную стратосферу?

Марк заговаривает не сразу, как будто тоже прибывал не здесь. Наконец моего слуха достигает всего одно слово:

— Спасибо.

Глава 20

Едва соединение обрывается, я взлетаю с дивана и на пару мгновений замираю покачивающейся статуей. Если кому-то короткий сон и помогает почувствовать себя лучше, то точно не мне: от резкого подъема темнеет в глазах и немеют мышцы лица, а тело ощущается одеревенелым. Приступ ожидаемо проходит за минуту, и я принимаюсь нервно метаться по крохотной квартире, совершенно не понимая, что делаю и зачем.

Позади Бусинка издает недоумевающий писк. Я оглядываюсь на нее, до сих пор лежащую на диване и наблюдающую за моими передвижениями, и эта короткая пауза отрезвляет. Все, что нужно на самом деле: взбодриться и настроиться на долгий сложный разговор. Взбивать диванные подушки и срочно мыть посуду точно ни к чему.

Меня охватывает странное чувство отстраненности. Волнение есть, но будто спрятано от моего сознания под толщей большой воды и доносится только отголосками: дрожью в пальцах, быстрым стуком сердца и неровным дыханием.

В мыслях полный штиль. Нет как тревожных предположений, так и разумных, пригодившихся бы сейчас вариантов заготовок для грядущего разговора.

Душ приободрил бы меня, но времени мало. В ванной я плещу в лицо ледяной водой, позабыв про слой туши на ресницах. Эмоции возвращаются, и уже спустя несколько секунд, посмотрев в зеркало, я досадливо чертыхаюсь. Темные круги под глазами приходится оттирать с мицеляркой в бешеном темпе.

Припухшие ото сна и агрессивных прикосновений ватного диска веки еще окрашены в глухой черный, когда в дверь стучат. Подпрыгнув от испуга, я бросаю на свое отражение последний обреченный взгляд и плетусь в коридор.

Рассчитывать на звонок домофона как предупреждение оказалось чревато. Кто-то впустил Марка в подъезд, лишив меня дополнительных тридцати секунд для дыхательных упражнений.

Сделав судорожный вдох и зачем-то одернув футболку, я принимаюсь открывать замок, даже не воспользовавшись глазком. Дверь отъезжает на меня с тихим скрипом. Секунду спустя по другую сторону порога в тусклом подъездном свете возникает Марк.

Взгляд устремляется к нему по собственной воле. Скользит от носков туфель к брюкам и забирается выше, отмечая серую пыль на обычно сияющей черной коже и столь же черной ткани, тоже испачканной. Белая рубашка измята, рукава закатаны неровно, в явной спешке. Глаза, двинувшиеся выше, вдруг возвращаются к широким ладоням. На костяшках правой руки темнеет что-то, подозрительно похожее на кровь.

Мой взгляд взлетает к его лицу. У Марка дикий и одновременно изможденный вид.

Глаза красные и будто больные, густые брови сведены в хмуром спазме, придавая своему обладателю лишних лет, губы крепко сжаты, на щеках, кажущихся в неровном освещении впалыми, черно-синим полотном проступает щетина. В самый последний миг я успеваю зацепиться за едва заметную припухлость на левой скуле.

— Т-ты подрался? — Вопрос вылетает из меня так быстро, что даже осознать его появление