Что тебе я сделала? - Диана Ставрогина Страница 16

На следующий день я приезжаю на работу в числе первых. На кухне только начинают принимать утреннюю поставку, на кухне изредка гремят посудой, а в зале, пока неторопливо, явно досыпая находу, слоняются официанты.

По пути я киваю сотрудникам, отвечая на их приветствия, и спустя минуту с облегчением захлопываю за собой дверь кабинета. Сегодня мне как никогда не хочется тратить время на вежливые разговоры о ерунде. Я жду вечера.

Ставшая привычной за эти три года ярость снова надежно запрятана в самые недра моей души. Именно там, обитая на темной глубине, она не мешает мыслить здраво и тем не менее движет мной, заставляет просыпаться по утрам, идти вперед, стремиться к одной единственной по-настоящему важной цели — возмездию. Ничего кроме давно не осталось. Она и только она служит мне топливом и смыслом.

В нетерпеливом ожидании я берусь за требующие внимания документы, однако наивная надежда найти в них отвлечение на несколько часов себя не оправдывает. Каждый шорох в коридоре заставляет меня поднимать голову и прислушиваться, не явились ли еще на практику студенты.

В этом занятии нет никакого практического смысла — я не собираюсь идти к ним, не имею ни малейшего желания видеть Альбину Панфилову больше положенного. Для нее в моем расписании на сегодня выделено не больше часа. Сразу после окончания рабочего дня.

Я не знаю, что именно буду делать. С чего начну разговор и каким образом выведу наше с Панфиловой общение из деловой колеи в совершенно иную плоскость.

Терять в любом случае нечего. Не выгорит этот план, придумается что-нибудь другое.

Потому мне и не терпится начать осуществление задуманного: чем раньше я пойму, есть ли у этой бредовой затеи потенциал, тем меньше ресурсов потрачу зря в случае неудачи и быстрее стану искать альтернативы.

Так работает мой заточенный бизнесом мозг. Если есть цель, есть и путь ее достижения. Всегда есть. Но не всегда очевидный.

Промучившись еще с полчаса, я наконец погружаюсь в работу. Проверяю документы, просматриваю почту и отвечаю на письма, созваниваюсь с потенциальным покупателем франшизы по видеосвязи, разговор с которым ожидаемо затягивается.

Когда на столе в очередной раз вспыхивает уведомлением о входящем экран телефона, за окном уже начинает смеркаться. Звонит дядя, и тема грядущей беседы мне хорошо известна. Вздохнув, я возвращаю пиджак на место и принимаю вызов.

— Маркуша, здравствуй! — Низкий, полный жизненной энергии голос раздается в трубке, едва корпус телефона касается моего уха.

— Привет, — отвечаю я с куда меньшим энтузиазмом.

В нашей семье, наверное, только дядя не утратил любви к жизни за последние три с лишним года. И Леха. Что ни удивительно. Яблоко от яблони, как говорится.

— Как дела в ресторане? — На мои постные интонации дядя давно не обращает внимания. — Проблем не было? — А вот и его классический первый вопрос.

Перепробовав за последние годы множество стратегий в нашем общении, он в конечном счете решил, что читать мне нравоучения о раскинувшейся впереди полной радостей жизни бесполезно. Лучше говорить о работе — это единственная тема, которую я охотно поддержу.

Что и делаю прямо сейчас:

— Конечно, все в порядке. За неделю твоего отсутствия подавился только один гость, — говорю я предельно серьезно. — А, и еще один умер. Отравился.

Дядя хрипло смеется. Но уже через секунду вспоминает о своих обязанностях старшего:

— Нельзя так шутить, Маркуша. Твоя мама… — Он осекается, не в силах добавить ставшее привычным за двадцать с лишним лет окончание «не одобрит».

Когда-то его воспитательные замечания в мой адрес неукоснительно сопровождались этой присказкой, но с тех изменилось слишком многое. Фраза утратила свою актуальность.

В разговоре повисает неловкая, неудобная пауза. Так случается каждый раз, когда тема работы случайно или намеренно — по инициативе дяди, конечно, — сменяется темой семьи.

— Как она? — решается он наконец, и я морщусь.

Тру свободной рукой лоб и отступаю к темному окну. Я ненавижу этот вопрос.

— Без изменений. Снова в ПНД, ты же знаешь. Потом ее выпишут — и она месяц посидит, а точнее полежит, дома. И обратно в ПНД. Все как всегда.

— Прости, — произносит дядя со вздохом. — Не знаю даже, с чего я до сих пор рассчитываю на другой ответ.

— Надеешься. — Я невесело хмыкаю.

Дядя снова вздыхает. Молчит несколько секунд, явно раздумывая, как бы задать следующий не менее неприятный вопрос.

— Значит на кладбище вчетвером поедем? — интересуется он в конце концов. — У Толика годовщина…

Вчетвером — это я, Леха, дядя и его жена. С мамой нас было бы пятеро. С моим отцом — шестеро. Но отец, как и Миша, лежит на кладбище. Уже почти два года.

— Да, — отвечаю я глухо. — Не надо матери туда. Сам знаешь.

Дальше диалог ожидаемо не клеится. Я мог бы рассказать о появлении убийцы Миши в нашем ресторане, но молчу. Дяде не стоит знать.

Если я ничего не скажу, он вряд ли выяснит, кто именно проходит у нас практику. И мне это на руку.

«Держи друзей близко, а врагов еще ближе». Таков мой план. И вмешательство извне совсем ни к чему.

Попрощавшись с дядей, я проверяю время и чертыхаюсь. Подхватываю пиджак и вылетаю из кабинета.

Разумеется, практиканты уже ушли по домам. Офисный рабочий день окончен.

Черт.

С минуту я раздумываю, не вернуться ли к работе, но все-таки признаю: сосредоточиться уже не получится. Мне нужно отвлечься.

Я сажусь в машину и стучу пальцами по рулю, перебирая варианты. Ехать в пустую квартиру нет никакого желания. Решение возникает само собой.

В пяти минутах пути от нашего ресторана — главная барная улица столицы. И мой любимый «Молот» — бар хорошего дядиного партнера Сергея Акулова.

Туда я и отправляюсь.

Парковаться, конечно, приходится за тридевять земель от пункта назначения, и я сто раз проклинаю себя за лень, пока кружу по узким переулкам в поиске места. Надо было пешком — быстрее добрался бы.

Свободный клочок пространства обнаруживается спустя тысячу лет муторных поисков. Оставив машину, я натягиваю на себя пальто, после чего еще пятнадцать минут то поднимаюсь в горку, но спускаюсь по скользкой от влаги брусчатке. Морозный воздух остужает дух и тело, кипящая вокруг столичная жизнь успокаивает своей неизменностью.

Улицы, несмотря на холодную погоду, полны людей: неспешно прогуливающиеся по тротуарам пары и тройки с одноразовыми стаканами в руках, кучкующиеся у