Дальнее чтение - Франко Моретти Страница 14

Итак, если мы всерьез воспринимаем эту модель, то изучение мировой литературы должно будет каким-то образом воспроизводить эту «страницу» (то есть эту связь между анализом и синтезом) в области литературы. Однако в таком случае история литературы быстро станет очень непохожей на то, как она выглядит сейчас: это будет история литературы «из вторых рук» – мозаика, состоящая из исследований других людей, без какого-либо непосредственного прочтения текстов. Это не менее амбициозно, чем раньше (мировая литература!), но теперь амбиция прямо пропорциональна расстоянию от текста: чем более амбициозен замысел, тем большим должно быть расстояние.

Соединенные Штаты – страна пристального чтения (close reading), поэтому я не надеюсь, что эта идея станет очень популярной. Однако беда пристального чтения (во всех его вариантах – начиная с Новой критики и заканчивая деконструкцией) в том, что для него обязательно нужен исключительно небольшой канон. Возможно, к сегодняшнему дню эта предпосылка стала неосознанной и невидимой, тем не менее она никуда не делась: вкладывать так много усилий в изучение отдельных текстов стоит, только если мы считаем, что они являются важными. В противном случае это лишено смысла. Если же мы хотим выйти за пределы канона (а, конечно же, исследователь мировой литературы должен поступать именно так – было бы абсурдно, если бы он этого не делал!), то пристальное чтение нам не подходит. Оно не создано для таких задач, оно создано для решения задач противоположных. По своей сути оно является богословским упражнением – крайне трепетным обращением с несколькими текстами, к которым относятся очень серьезно, в то время как в действительности нам нужен небольшой договор с дьяволом: мы умеем читать тексты, теперь нужно научиться не читать их. Дальнее чтение, для которого расстояние, повторюсь, является условием получения знаний, дает возможность сосредоточиться на единицах, намного больших или намного меньших, чем текст: приемах, темах, тропах или же жанрах и системах. И если в промежутке между очень маленьким и очень большим сам текст исчезнет – что ж, это будет одним из случаев, когда позволительно сказать: «Меньше значит больше» (less is more). Если мы хотим понять, как устроена система в своей целостности, то нужно быть готовым потерять что-то. За теоретизирование всегда приходится расплачиваться: действительность неизмерима в своем разнообразии, концепции же абстрактны и скудны. Однако именно их «скудость» и позволяет овладеть ими и, следовательно, познать. Именно поэтому меньше действительно значит больше[76].

Западноевропейский роман: правило или исключение?

Позвольте привести пример того, как дальнее чтение сочетается с мировой литературой. Не модель, а всего лишь пример, при этом из области, в которой я ориентируюсь (в других областях ситуация может существенно отличаться). Несколько лет назад Фредрик Джеймисон в предисловии к «Происхождению современной японской литературы» Кодзина Каратани отметил, что на начальном этапе развития японского романа «не всегда удавалось органично совместить материал японской социальной действительности с формальными структурами западного романа». В связи с этим он ссылается на «Сообщников тишины» Масао Миёси и «Реализм и действительность» (исследование раннего индийского романа) Минакши Мукерджи[77]. Действительно, эти работы часто обращаются к сложным «проблемам» (термин Мукерджи), возникающим при соединении западных форм с японской или индийской действительностью.

Меня заинтересовал тот факт, что одна и та же ситуация могла сложиться в таких разных культурах, как индийская и японская. Мне стало еще любопытнее, когда я понял, что Роберто Шварц самостоятельно открыл очень похожий принцип в случае с Бразилией. В итоге я начал использовать эти отрывочные факты в своих размышлениях о связи между рынками и формами и, сам того не замечая, стал воспринимать идею Джеймисона в качестве закона литературной эволюции (нужно быть предельно осторожным с заявлениями подобного рода, но даже не знаю, как выразиться иначе): в культурах, находящихся на периферии литературной системы (то есть почти во всех культурах как в Европе, так и за ее пределами) роман современного типа возникает не как самостоятельное изобретение, а как компромисс между западными формальными влияниями (как правило, французскими или английскими) и местным материалом.

Эта первоначальная идея разрослась, превратившись в небольшой набор законов[78], и все это было очень занятно, однако… она оставалась всего лишь идеей, гипотезой, которую еще нужно было проверить, по возможности на обширном материале, и поэтому я решил проследить за волной распространения современного романа (примерно с 1750 по 1950 г.) на страницах исследований по истории литературы. Гасперетти и Гощило в работах о Восточной Европе конца XVIII в.[79]; Тоски и МартиЛопес – о Южной Европе начала XIX в.[80]; Франко и Соммер – о Латинской Америке середины XIX в.[81]; Фриден – о еврейских романах 1860-х гг.[82]; Мооса, Саид и Аллен – об арабских романах 1870-х гг.[83]; Эвин и Парла – о турецких романах того же времени[84]; Андерсон – о филиппинском «Не прикасайся ко мне» 1887 г.; Жао и Ван о прозе Империи Цин начала века[85]; Обечина, Иреле и Куайсон – о западноафриканских романах 1920-1950-х гг.[86] (и, конечно же, Каратани, Миёси, Мукерджи, Эвен-Зохар и Шварц). Четыре континента, 200 лет, более 20 независимых друг от друга литературоведческих исследований, и все они сходятся в следующем: когда определенная культура начинает двигаться в сторону романа современного типа, он обязательно оказывается компромиссом между заимствованными формами и местным материалом. «Закон» Джеймисона прошел проверку – по крайней мере, первую проверку[87][88]. И даже более того: он перевернул с ног на голову общепринятое историческое объяснение этих вещей, потому что если компромисс между заимствованным и местным настолько распространен, то независимые пути, которыми, как принято считать, шли романы (испанский, французский и прежде всего британский), – как раз и не являются правилом, они являются исключением. Они появились раньше других – это так, но они отнюдь не типичны. «Типичное» развитие романа – это Красицкий, Кемаль, Рисаль, Маран, а не Дефо.

Эксперименты над историей

Сочетание дальнего чтения и мировой литературы привлекательно по следующей причине: оно идет вразрез с национальными историографиями. И делает это в форме эксперимента. Сначала выделяем единицу анализа (в нашем случае – формальный компромисс)[89], а затем исследуем его трансформации в разнообразных контекстах[90] – до тех пор пока