Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции - Юрий Львович Бессмертный Страница 15

в позднеримском праве. Так, термин nuptiae в зависимости от контекста может обозначать, во-первых, «сочетание мужчины и женщины» на основе «соединения божеского и человеческого права» (т. е. некую идеализированную архаичную форму брака)[86], во-вторых, «юридический» («законный») брак позднеримского типа (nuptiae iustae), именуемый супружеством (matrimonium) и ставящий целью рождение потомства[87], и, в-третьих, «неюридический» брак, заключаемый свободными людьми ради долговременного, публично признанного сожительства (consuetudinis causa). Эта последняя форма прямо противопоставляется не только «блуду», но и «конкубинату» как форме внебрачной связи. Ученик Ульпиана Модестин формулирует в Дигестах статус этого варианта брака очень четко: «Сожительство со свободной женщиной ради долговременной связи (consuetudinis causa) нужно рассматривать не как конкубинат, а как брак (nuptiae)…»[88] Кроме этих форм брака, в позднеримской правовой традиции признавалась и особая форма длительного полового союза свободных мужчины и женщины или же свободного человека с чужой отпущенницей — concubinatus, противопоставляемая простому «блуду» (sturpum)[89], а также половой союз рабов — contubernium. Поучительно, что рабыня, вступившая в такой contubernium, именовалась uxor (жена)[90], иными словами, даже половой союз рабов как бы вписывался в систему признанных (а не «тайных», как думает Д. Херлихи) форм брачных союзов.

Все это значит, что в правосознании позднего Рима моногамия отнюдь не представлялась единственно нормальной формой. И неюридический брак, и даже конкубинат не обязательно воспринимались в пейоративном ключе. По крайней мере вариант неюридического брака, описанный Модестином, выглядел в глазах современников как вполне достойный и признанный. Его никак не отождествишь с «незаконным» союзом. Таким образом, система понятий, применявшихся в позднеримское время для характеристики длительных половых союзов, отличалась от привычной нам христианской модели качественным своеобразием. В применении к этой системе нельзя говорить не только о моногамии, но по существу и о полигамии или полигинии, так как все эти три понятия осмысливаются лишь в сопоставлении друг с другом: «моральность» или «аморальность» позднеримской семьи не могут измеряться критериями иной эпохи[91]. Поэтому в известной реплике наследника императора Адриана (II в.) Элия Вера, адресованной законной жене: «Ясно, что я удовлетворяю свои страсти с другими: ведь понятием „жена“ обозначается почет, а не удовольствие», — нет нарочитой оскорбительности или «издевки»: просто Элий Вер исходит из представлений непривычного для нас типа[92].

В рамках этих представлений не находилось даже слова, адекватного современному понятию «семья»[93]. Не было и такового явления. Примерно то же следовало бы сказать и о браке: привычный для нас смысл этого института лишь формировался; латинские понятия matrimonium, nuptiae, conubium могли в чем-то приближаться к нему, не совпадая, однако, по существу. Неудивительно, что заключение или расторжение брака в поздней империи (даже брака «юридического») происходило вне обычных для последующего времени рамок. Никакие официальные учреждения участия в этом не принимали: достаточно было присутствия семи свидетелей[94]. Условием создания полового союза считалось согласие тех, кто в него вступает, и тех, «в чьей власти они находятся»[95].

Это условие, как мы увидим, вновь будет осваиваться в каролингское время. Аналогично при Каролингах будут восприняты заложенные уже в римском праве ограничения на половые союзы с родственниками до четвертого колена и санкции за супружескую измену для участников «юридических браков» (особенно жен). Позднеантичные традиции наложили свой отпечаток и на некоторые другие стороны раннесредневековой брачной практики, такие, как запрет мезальянсов, обычай заблаговременного выбора брачной партии (помолвка), разрешение для девушек очень ранних браков — с 12 лет[96].

Переходя теперь с германским брачным традициям, отметим, что при всем их своеобразии они имели то общее с позднеримскими, что, как и эти последние, противостояли принципу моногамии. Почти во всех дошедших до нас известиях о франкском браке признается существование двух его моделей: muntehe и friedelehe. Обе они представляют обычно-правовое (а не публично-правовое) установление и не обладают особой четкостью. Очевидно лишь, что первая из них, видимо, престижнее второй. Тем не менее и friedelehe («свободный брак») не был чем-то одиозным; он четко противопоставляется конкубинату и явно возвышается над ним[97]. По своему месту на шкале ценностей friedelehe франков имел, вероятно, нечто общее с римским «неюридическим» браком.

Развод при muntehe исключен не был, особенно если его домогался мужчина. При friedelehe расторжение союза вообще не регламентировалось; длительность союзов этого вида, вероятно, сильно варьировала и в целом была меньшей. Дети от браков этого типа обладали относительно скромными наследственными правами. Следует, однако, учитывать, что даже дети, прижитые от конкубин, не подвергались в варварском обществе жесткой дискриминации. Им не был закрыт путь к наследованию отчих прав и привилегий (включая порой и права на королевский престол). Понятие «незаконнорожденный» не накладывало неизгладимого «клейма», не препятствовало совместному проживанию с «законными» детьми, не исключало ни их легитимации, ни социального возвышения[98]. Не имея статуса брака, варварский конкубинат выступал, следовательно, как еще один — третий вариант длительного полового союза, принятый в германском обществе.

Своеобразие брака у германцев ярко проявлялось и в обстоятельствах его заключения. Участие церкви или королевских должностных лиц в процедуре бракосочетания не предусматривалось. Тем не менее для обеих форм брака предполагался некий ритуал, за его соблюдением следили сами соплеменники[99]. Включая известную уже в Риме заблаговременную помолвку, этот ритуал предписывал роду жениха довольно значительные подарки невесте накануне брака (dos ex marito) и наутро после свадьбы (Morgengabe) — в качестве награды за целомудрие[100].

Без этого «утреннего дара» брачная процедура не считалась завершенной и брак не признавался действительным. Поскольку же «утренний дар» исходно обусловливался девственностью невесты, подтверждавшейся при соитии, это последнее оказывалось конституирующим моментом брачной процедуры. Не следует ли отсюда, что в социокультурном плане половой акт выступал как самоценность, не нуждающаяся в оправдании ни возможностью зачатия, ни предварительным согласием на брачный союз (как позднее будет определено в церковной доктрине)? Весьма показательно в этом смысле, что франкский обычай широко допускал умыкание невесты, при котором и ее воля, и отношение родственников к будущему браку могли полностью игнорироваться[101]. Ключевым элементом брачной процедуры оказывался половой акт как таковой.

Франкская традиция была терпима и к бракам среди родственников[102]. Единственное предписываемое ею ограничение касалось союзов с несвободными: они строжайше карались, по крайней мере в ранний период[103].

Что касается возраста выступления германцев в первый брак, то данные о нем в источниках практически отсутствуют.