Маленькая женщина Большого - Мария Зайцева Страница 7

Она поднимает взгляд от красного сморщенного личика и улыбается:

— Девочка. Хорошенькая. Вся в маму.

8. Мужчина с младенцем на руках

Василиса — боец.

Держится молодцом, не паникует, просто так не кричит, бесполезно тратя силы, правильно дышит, строго следует моим указаниям. И ее бабушка — это, конечно, неоценимая помощница. Подарок небес.

Утешает, все слышит с первого раза, не пытается лезть со своим ценным мнением, аккуратно выполняет все, что я ей говорю.

И явно действует на внучку умиротворяюще.

Втроем мы справляемся.

Тем более, что роды у Василисы проходят, как по учебнику, эталонно, можно сказать.

Единственное, что быстро слишком для первых родов, от начала первых регулярных схваток до полного раскрытия шейки матки и, собственно, потуг проходит примерно часов шесть… Но это тоже вписывается в нормативы.

До моего появления тут, как я понимаю, творилось форменное безумие, ведущую партию в котором играли сумасшедшие мужчины, дед и двое едва держащихся в рамках цивилизованности молодых мужчин, один из которых, как я понимаю, приходился отцом будущему малышу, а второй…

Наверно, группой поддержки? Причем, хреновой такой группой поддержки.

Ее бы саму бы кто поддержал.

Нормальней всех в этом тестостероновом коллективном сумасшествии, как ни странно, выглядел тот самый Зевс Виталик, которого я с первого взгляда определила, как совершенно неадекватного зверюгу.

Что же, первый взгляд не всегда верный.

Сейчас он замирает, словно медведь, выползший из берлоги после зимней спячки и углядевший в опасной близости охотника. Очень настороженно и монументально.

Глаза горят, лицо красное. Полная клиническая картина безумия.

Две его копии по духу замирают на полшага позади, вытягивают шеи, жадно глядя на сверток в моих руках.

Молчание в комнате можно взвешивать и продавать на рынке, настолько оно плотное.

Словно немая тяжеловесная сцена в классической постановке “Ревизора”.

Мне кажется, никто из них троих даже не моргает. И, вероятно, не дышит тоже.

Малышка, укутанная в чистую пеленку, кривит ротик и кричит.

И это служит окончанием немой сцены.

Опомнившись, делает шаг вперед Громовержец Виталик.

Следом за ним, ступая четко в ритм, идут парни.

Виталик смотрит то на меня, то на маленькое личико внучки, то на измученную дочь, с легкой улыбкой без сил откинувшуюся на подушку.

— Дочь? — хрипит тот из парней, что выше и крепче.

— Да, — киваю я, сходу определяя его, как отца. Конечно, сходство на данном этапе — дело условное, но раз задает вопрос…

— Моя… — тут же улыбается второй мужчина, белозубо, настолько счастливо, что тянет улыбнуться в ответ. И я улыбаюсь, хоть и удивляюсь про себя. Надо же… Неверно я определила, значит…

— Вообще не факт… — рычит, оскалившись, здоровяк.

Оба они, не отрываясь, вглядываются в лицо девочки, словно выискивают нужные им черты.

И я понимаю, что чего-то не понимаю.

— Дай… Мне… — Зевс Виталик протягивает большущие свои лапы к ребенку. Я смотрю, как они чуть подрагивают, медлю.

Ситуация странная, конечно…

— Мне! — тут же вклинивается здоровяк.

— Мне! — пытается оттереть его плечом блондин.

Я отступаю на шаг опасливо. Дикие какие дураки. Сумасшедшие абсолютно.

— Так! — выступает на первый план Валентина Дмитриевна, которую эти трое едва не снесли с ног, с такой скоростью влетели в комнату, — а ну, хватит пугать доктора! И малышку! Сдурели совсем! К Васе идите!

Оба мужчины тут же переводят взгляды на лежащую Василису, и лица их меняются, словно изнутри начинают светиться.

— Малышка… — стремительно идет к кровати блондин и тянет к молодой мамочке руки.

А второй, умудрившийся опередить соперника на полшага, гулко падает на колени перед кроватью, хрипит взволнованно:

— Маленькая… Ты как? Больно было?

— Да… — смущенно улыбается она, позволяя блондину взять себя за руку. Он тут же принимается целовать тонкие пальчики, что-то тихо шепча.

А здоровяк просто кладет огромную ладонь на щеку Василисы, гладит.

Эта сцена, длящаяся едва ли дольше одного вздоха, несказанно смущает и удивляет. И кажется невероятно интимной, очень-очень личной, настолько, что становится неудобно, что подсмотрела ее.

Я перевожу взгляд на Валентину Дмитриевну, с материнской нежной улыбкой смотрящую на этих троих. Потом щурюсь на Зевса, которому, кажется, вообще плевать, что там у его дочери и двух мужчин происходит. Он смотрит только на внучку.

И руки его, протянутые к ней, уже не дрожат.

— Дай ее мне, воробышек…

А вот голос подрагивает.

Трогательно так.

И я подчиняюсь.

Аккуратно передаю ему малышку, которая успокоилась уже, только пару раз крикнув в самом начале, чтоб показать всему миру, кто тут, в этой комнате, самый главный человек.

Зевс Виталик берет внучку на руки, неумело, так, словно и не держал никогда младенцев.

— Осторожно, — подсказываю я, поправляя пеленку, — вот так… Под голову. И чуть-чуть. Потом надо отдать мамочке…

— Я чуть-чуть… — покладисто кивает он, не отводя взгляда от малышки, — я просто… Поздороваюсь…

Я отхожу чуть в сторону, чтоб не мешать им.

А сама взгляд не могу оторвать от этой картины.

За моей спиной о чем-то взволнованно шепчутся двое мужчин и одна измученная девушка, рядом стоит и украдкой вытирает слезы стойкая железная леди, за все это время ни разу не давшая слабину.

А передо мной огромный бородатый, пугающе серьезный мужчина аккуратно держит на здоровенных татуированных ручищах новорожденного младенца.

И, клянусь, это — самое нежное и трогательное, что я видела в своей жизни.

9. Снежный плен

— Выпьешь, воробушек?

— Валентина Сергеевна, пожалуйста.

— Чего “пожалуйста”?

— Обращайтесь ко мне по имени-отчеству, мы с вами не переходили на “ты”.

— Ну, по-моему, после того, что между нами было…

В этот момент меня окидывают очень недвусмысленным, очень таким мужским взглядом, от которого становится жарко.

Или это температура у меня? Вполне вероятно, после пробежки по метели в одной мокрой простыне. И, вот честно, лучше бы температура, да.

Поджимаю губы, не желая переходить на предлагаемый панибратский тон. Этот мужлан задолжал мне, как лошадь колхозу, так что нечего тут добряком прикидываться. И делать вид, что все отлично.

Конечно, после успешных родов, все выдохнули, настроение очень лирическое, радостное, и это понятно.

Василиса — само умиление, особенно с ребенком у груди.

Я кошусь на прикрытую дверь в ее комнату, откуда доносятся тихие бубнящие голоса мужчин, судя по всему, имеющих одинаковые права на молодую мамочку и новорожденную девочку. По крайней мере, ведут они себя именно так, Василиса никого из них не выделяет персонально, девочку подержали по очереди оба, и это тоже было невероятно умилительно.

Конечно, первого