Ворон, который меня пленил - Екатерина Началова Страница 57

— Они хотят отыграться на нас, — сообщаю я вслух, перепрыгивая сразу через несколько логических цепочек. Говорить о том, что «они» — это родители, не нужно. Рейтор понимает меня и так.

— Да, — подтверждает он. Он положил подбородок на мое плечо и тихо покачивается вместе со мной из стороны в сторону. — Мои точно. Мама вчера выбирала подарки весь день. Я с трудом выжил.

Подарки предназначены за меня. Ежусь. Я все еще не уверена, нравлюсь ли леди Катерине. Вдруг она преподнесет за меня старое одеяло? Не к месту вспоминаю, что Неонел оставил меня как раз после встречи с родителями. А вдруг и сейчас будет так же?

Страх абсурден, но он никуда не исчезает, даже если очень хочешь.

— Все будет хорошо, — говорит Рейтор мне на ухо. — А если не будет, я сотру у всех память и переиграем.

Он шутит… Наверное.

— Все равно страшно… — признаюсь я. — Я все помню?

Я волнуюсь обо всем и о своих воспоминаниях в том числе.

— Не знаю, все ли, — Рей отвечает мгновенно, — но ничьих покровов на твоей памяти нет.

Немного успокаиваюсь. Мы медленно качаемся у окна, словно танцуя. Кружка в моей руке сочится водой из трещины на дне. Я передаю ее Рейтору.

— Пора менять кружку.

Он махом допивает воду.

— Эта еще работает, — констатирует он. — Просто пей быстрее.

— Нет же, Рей!

Я толкаю его в бок. С минуту мы шутливо пихаемся, затем Рейтор разворачивает меня к себе. Иногда он на удивление покладистый, даже покорный, а порой идет в отказ и тогда его не переубедить, как не тужься. Я не знаю, какой он сейчас. Между нами вроде бы столько было, но это «было» как песчинка перед громадным утесом того, чего еще не было. Многое не решено, не известно… Рейтор крепко обнимает меня одной рукой, смотрит пристально, а я в неизвестно какой по счету раз изумленно осознаю, что нашла пару на посиделках, просто немного позже, чем другие. Вот он здесь. Он моложе на два с половиной года, обожает мечи, редко улыбается, равнодушен к пыли и к новой посуде, у него сложный характер, но это ерунда. Он признает ошибки, держит слово и способен на поступки. Он смотрит так, что подкашиваются ноги… Ох, он многое делает так, что подкашиваются ноги! Он мой, мой… Мой.

Кружка — ерунда, как и щели в раме.

— Если она тебе дорога, можно заклеить трещину чесночной кашей, — предлагаю я рецепт из детства. — Чеснок клейкий…

Рейтор поднимает брови и задумчиво смотрит на кружку. Его мускулы напрягаются. Рыжий глиняный ободок в мужской руке недолго сопротивляется нажиму и уже через пару мгновений буквально взрывается, разлетаясь на крупные куски.

— Действительно треснула, — безэмоционально констатирует Рейтор. Он ссыпает осколки на стол и отряхивает руку. — Ты права, нужна новая. Две.

— Ты разбойник, — довольно ворчу я. Рейтор в очередной согласился, но на свой особый манер.

— Да, принцесса.

Мы разделяемся. Я вылетаю к своим родителям, Рейтор — к своим.

Глава 38. Камешек у двери

В юности среди девчонок ходили длинные списки Очень Важных Ритуалов на все случаи жизни. Как заговаривать камни, чтобы не мешали на пути; что подложить под рукав, чтобы долететь хорошо; как смотреть на парня, чтобы он заинтересовался. Очень много значения отводилось шепоткам, а еще — переглядкам. Смотреть на парней мы учились все вместе. Происходило это так: самая опытная усаживала нас рядком перед собой, и вещала:

«Поднимите глаза, опустите глаза… А теперь быстро поднимите и быстро опустите! Еще раз!»

До сих пор помню, как порхали ее руки, дирижируя нашими глазами.

Я была одной из самых верных последовательниц ритуалов, знала все на зубок. Зашептывала веточки, птиц, чтобы донести желание до ока Порядка, клала под ботинок монетку для доброй дороги, никогда не смотрела в глаза мертвым и не показывалась перед мужчиной с распущенными волосами, потому что их должен видеть только выбранный. Последний ритуал был уже фадийский — мамин.

Мы делали одни и те же движения, заучивали одни и те же правила, знали одно общее на всех, а жизнь все равно складывалась по-разному. Оглядываясь назад, я думаю, что результат дела зависит по большей части от меня самой. А та случайность, которая может на что-то повлиять, выпадает совершенно… случайно.

Конечно, родителям про Рейтора я рассказала — еще две недели назад. Мама отреагировала с радостью, кинулась расспрашивать, обниматься. Взгляд отца же стал колючим. «Рано радоваться», — единственное, что он сказал.

Я сделала вид, что меня это не трогает — отец всегда замыкался в себе, когда дело касалось моей личной жизни. Но «рано радоваться» покалывало, как крохотная заноза в подушечке пальца.

В день выкупа я вдруг захотела зашептать камешек, чтобы все прошло гладко. В горах, где мы живем, мало гладких камней, все острые. Я приземлилась у ручья и выбрала из него самый гладкий камень — плоский, серый, в белую крапинку. Огладила пальцами его ровные бока, коснулась их губами и положила камешек у двери дома.

Пусть все пройдет гладко.

Тянусь, откидываю полотенце и в очередной раз придирчиво оглядываю выкупной пирог. Он остывает за окном — круглый, из черной муки, с терпкими ягодами терновника, политыми сладким медом. У каждого ингредиента свое значение: черная мука — род, сладкий мед — гармония и ласка, терпкие ягоды терновника напоминают о терпении. Пирог удался, сизые ягоды глянцево блестят под медом. Я надеюсь, что он пропекся. Бережно прикрываю черный бок полотенцем и вприпрыжку бегу в комнату — пора надевать украшения.

Дома суетно и тревожно. Обычно плавная мама, нервничая, ускоряется в несколько раз. Я смотрю, как она стрижом порхает по дому, ищет тарелку, которую держит в руках, бесконечно перекладывает ее с места на места и машинально чувствую легкий приступ паники. Отец летает снаружи последний час, карауля гостей. Я…

Мама заставила меня надеть традиционную красную ленту на талию. Мне кажется, что она смотрится неуместно, ведь, если углубляться, лента для молодых девушек, не знавших мужчины, а я уже… осведомлена. Вдеваю в уши вышитые серьги, кружевные браслеты на оба запястья, смотрю в зеркало и с тоской понимаю, что выгляжу как разряженная дура. Снять все это?

Тяну ленту.

— Каси! — слышу голос мамы с легким налетом паники.

Забыв про ленту, выпрыгиваю из комнаты.

Тут же влетает в окно и обращается отец. Все во мне прыскает от радости: