Паромщик - Джастин Кронин Страница 27

– Если серьезно, я не въезжаю.

– Вот и я тогда не въезжал, – засмеявшись, признался я. – Но нашлось то, что вызывало во мне отклик. Это называлось «эмоциональным восприятием». Если в двух словах, речь о способности понимать чувства других людей. Там я всегда получал самые высокие оценки.

– Значит, наставник посоветовал вам стать паромщиком?

– Представь себе, нет. Он посоветовал мне стать юристом. А я меньше всего хотел погружаться в дебри юриспруденции.

Взглянув на Кэли, я увидел, что она зевает, не стараясь скрыть это.

– Извините, – спохватилась она. – Рассказывайте дальше.

– Скучная история, правда?

– Ну… есть такое. Напрасно я спросила. Хотя про способность понимать чувства других людей мне понравилось.

Разумеется, не все было так просто. На меня сильно повлияла мама, но я тогда был слишком молод и не понимал этого. До трагического происшествия с ней оставалось еще много лет, однако я укрепился в мысли, что уже тогда увидел признаки грядущей беды и что решение стать паромщиком было символической попыткой предотвратить ее; попыткой взломать код таинственной внутренней жизни мамы, дабы разделить с ней ее тайну.

– Можно задать еще один вопрос? – проговорила она; я кивнул, глядя в сторону моря. – Почему вы ни разу не спросили про мой шрам?

Вопрос застал меня врасплох. Я давно перестал думать о Кэли как о «девочке со шрамом».

– По правде говоря, я вообще забыл о нем.

– Да будет вам, – недоверчиво усмехнулась она и выпучила глаза.

– Честное слово, мне он не кажется таким уж заметным.

– Значит, вы – первый, кто так думает.

– Кэли, шрамы есть у многих. Иногда – внутренние, невидимые. Но от этого они не перестают быть шрамами.

– И у вас тоже есть?

– Есть. Моя мать покончила с собой.

Слова выпорхнули из меня, миновав контроль со стороны разума. Трагедия превратилась в фигуру умолчания; я никогда и ни с кем не говорил на эту тему. Но случившееся продолжало будоражить меня, и было бы ложью отрицать, что после спонтанного признания мне стало легче. Когда делишься своей давней болью с кем-нибудь, это приносит утешение. Вот только кому я признался? Зеленой девчонке с неустойчивой психикой? Не зря она назвала меня придурком.

– Ничего себе, – удивленно пробормотала Кэли. – Выигрыш за вами.

– Только я играл нечестно. Приношу свои извинения.

– Но вопрос-то задала я. А как по-вашему, почему она это сделала?

– Сам хотел бы знать. – «Проктор, что с тобой? – подумал я. – Рассказываешь эту историю едва ли не самой депрессивной девчонке на Проспере». – Слушай, я всерьез прошу: забудь то, что я тебе сказал о своей матери. Напрасно я завел речь об этом.

– Должно быть, вы жутко злитесь на нее.

– Тебе действительно хочется продолжать этот разговор? – Кэли молча посмотрела на меня, и я пожал плечами. – Иногда злюсь. Но больше всего жалею, что ничем не смог ей помочь.

– А как вы могли бы ей помочь?

Никаких размышлений не понадобилось. Ответ, предельно ясный, всплыл у меня в голове:

– Сказать: «Мама, я тебя люблю. Пожалуйста, не уходи из жизни».

Какое-то время мы сидели молча, глядя, как накатывают и отступают волны.

– Я вам очень сочувствую, – сказала Кэли.

– Не принимай близко к сердцу. Это было давно.

– Вы не виноваты. Наверное, вы считаете себя виноватым, но это не так.

Я повернулся к ней. Кэли смотрела вниз, рассеянно чертя на песке фигуры. Сплошные концентрические круги.

– Это была глупая ошибка. – Ее голос звучал отстраненно, словно она переместилась в какое-то абстрактное пространство. – Если бы ваша мама хоть на секундочку задумалась, как вам будет без нее, она бы ни за что не сделала этого.

Я оторопел. Никто и никогда не говорил мне таких слов, даже чего-нибудь похожего. Насколько иной была бы моя жизнь, услышь я их от отца? Вслед за этой мыслью пришло грустное осознание: ему я тоже не говорил ничего подобного.

– Возможно, – ответил я Кэли. – Надеюсь, так и было бы.

Новое молчание – более многозначительное, чем в первый раз. Время едва перевалило за полдень, но казалось, что мы находимся здесь намного дольше. Я был бы рад провести на пляже весь день.

– Ну что, похоже, мне надо двигать, – наконец сказала Кэли. Она встала, сунула ноги в сандалии и убрала полотенце в сумку. – Следующий урок завтра?

– Кэли, мне очень понравилось обучать тебя, но я считаю, что тебе все-таки надо ходить в школу.

– Совсем не мое место.

– Я это понял. Но тебе хочется вляпаться в неприятности?

Она молча посмотрела на меня и сокрушенно вздохнула:

– Ладно. Как скажете.

– Говорю тебе честно: я совсем не против наших уроков. Но… есть определенные правила. Есть определенный порядок вещей.

– Но я же сказала: ладно. Иду в школу. Усекла.

Мне стало паршиво. В то же время сколько могли продолжаться эти уроки? Она же была чьей-то питомицей. Кэли уныло добрела до начала дорожки, затем повернулась и взглянула на меня. Вернее, вперилась.

– А как вы думаете, мы когда-то были знакомы? – спросила она.

Я понял смысл ее вопроса. Существовала распространенная теория: нас тянет к людям, которые что-то значили для нас в предыдущих итерациях. Это называлось конвергенцией. Конвергенция порождала нечто вроде дежавю: мимолетное, похожее на сон ощущение, что с этим человеком тебя связывали какие-то отношения. Конвергенция служила темой постоянных шуток: «Думаю, когда-то мы были женаты! А может, одно время просто спали друг с другом. Надеюсь, я был на высоте!» Дурачество, игра, но с серьезным подтекстом. Нам хочется, чтобы наши прежние жизни не забывались целиком.

– Возможно, были, – ответил я на ее вопрос.

– Я чувствую, что вроде как были.

– Сейчас мы друзья. Это важнее всего.

Она поправила лямку сползшей с плеча сумки.

– Но мне все равно хотелось об этом сказать. Спасибо за урок.

Она стала подниматься наверх. Кэли не ошиблась: я тоже это чувствовал. Конвергенция была чисто психологическим феноменом, не заслуживавшим доверия и не имевшим практического применения. Тогда почему, глядя, как она уходит, я испытал острое ощущение потери? Откуда это мгновенное чувство одиночества? Я вдруг понял, что за несколько часов, проведенных вместе, ничего не узнал о Кэли и даже не догадался спросить. Мы словно находились в плотном коконе, отгороженные от остального мира.

Тропинка не была прямой: она вилась по склону утеса. Кэли поднималась медленно, словно не хотела уходить, а может, просто устала за время урока. Поднявшись наверх, она обернулась и, увидев, что я смотрю в ее сторону, помахала мне. Был ли ее жест приветственным или прощальным – не знаю. Я помахал в ответ.

Она