Перекрёстки Эгредеума - Эмпирика Аттонита Страница 17

Ведь любая модель соответствует реальности лишь в определённых пределах. Законы квантовой механики хороши для микрочастиц, но не подходят для других сфер и уровней бытия. Так что лучше оставить физику физикам, а психиатрию психиатрам. Разные области реальности описываются разными теориями, которые могут противоречить друг другу. Многих учёных это совершенно не смущает. Большинство людей об этом даже не задумываются. Это нормально.

А галлюцинации — нет.

Но, согласившись с этим выводом в мысленном споре с самой собой, Мария Станиславовна с неизбежностью должна была признать то, что из него закономерно следует.

«Он не мудрец и не космический разум, а голос в голове, который, как и шёпот тьмы, и всё остальное, непроизвольно возникающее внутри сознания и мешающее думать, как, быть может, и странные сны даже, и мечты, и всё, что кажется более настоящим, чем эта бесцельная жизнь, является патологией».

Но она не могла, не хотела с этим мириться.

Поэтому оставалось уповать на неполноценность психиатрии и современной науки вообще — а вместе с ней и логики, запрещающей Крису Теодороу рассматривать Вселенную как целое, управляемое одними и теми же законами на всех уровнях и во всех областях.

* * *

До отделения Мария Станиславовна добралась только на следующий день и с порога услышала шум и крики из дальнего конца коридора — оттуда, где располагались палаты с самыми тяжёлыми пациентами. Несчастный безумец громогласно убеждал окружающих, что кто-то кого-то убил и ему нельзя доверять. Сан Саныч пытался его перекричать. Бегали санитары. Что-то загремело — как будто большой, и, вероятно, одушевлённый предмет влетел в стену. Ну, ничего необычного, в общем.

Мария Станиславовна обречённо вздохнула и пошла в ординаторскую.

— Болтунов обострился, — сказал Павел Сергеевич. — Надо их с Неизвестным по разным палатам развести, а то вплёл его в бред.

Вот как. Оказывается, этого тщедушного и совершенно безобидного слабоумного из интерната Болтунов считал теперь своим главным врагом. Неизвестный, Неизвестный… Завсегдатай отделения, знакомый ординатору с прошлого года. Она никогда не обращала на него внимания и сейчас даже плохо помнила, как он выглядит.

— Ещё и магнитные бури эти…

— Вы правда думаете, что они как-то влияют? — Мария Станиславовна села за стол напротив врача и мельком взглянула на него с удивлением.

Тот усмехнулся.

— Не стану исключать. Мы ведь многого не знаем.

Вот за что она уважала Павла Сергеевича, так это за непредвзятость.

Будучи воспитанником ортодоксально-советского психиатрического института, известного догматизмом куда более непримиримым, чем её кафедра, он оставался человеком широких взглядов и не боялся признавать, что известные теории отражают только приблизительное — заведомо неполное — понимание каких-то феноменов.

Пожалуй, ему и про идеи Теодороу можно рассказать, и даже про ночные голоса. Хотя нет, вот про последнее точно никому говорить не стоит.

Павла Сергеевича, впрочем, общепринятые теории вполне устраивали, ибо они работали — подтверждались наблюдениями. Позволяли объяснять возникновение болезненных симптомов и устранять их с помощью правильно подобранных лекарств. В большинстве случаев.

А исключения — да, исключения он допускал. И без смущения утверждал, что есть нечто такое, что в эти теории и модели не укладывается. Взять, например, всякие мистические дела: откровения, пророчества, реинкарнации, шаманские свистопляски. Зачастую, наверное, и вправду — болезнь или обман. Но некоторые случаи ни тем, ни другим объяснить невозможно.

Павел Сергеевич не раз рассуждал об этом за чаем во время тихого часа. Сан Саныч подтрунивал над ним: вот, мол, посмотрим, как ты с чьей-то духовидческой реинкарнацией встретишься — без лишних мудрствований галоперидол в уколах назначишь, и на этом вся мистика закончится.

— Сегодня пишем дневники, — напомнил врач.

Ординатор кивнула. Своих пациентов у неё пока не было — ожидался цикл лекций, во время которого в отделение не походишь, а значит, и пациентов вести нельзя, их ведь надо смотреть каждый день, — но бумажную работу никто не отменял.

— После обхода начнём. А сейчас давай пить чай.

* * *

Долговязый парень с растрёпанными и взмокшими светлыми волосами, привязанный к койке по рукам и ногам, ругался громко и непечатно. Его огромные босые ступни упирались в железные прутья кровати, а сам он извивался всем телом, тщетно порываясь вскочить и раскидать окруживших его санитаров.

— Болтунов, хватит ругаться. Совсем разошёлся, — прикрикнул Сан Саныч и мрачно пробормотал: — Накрылась выписка.

Обитатели ординаторской в сопровождении медсестёр совершали обход и сейчас находились в наблюдательной палате — там, где содержатся пациенты в наиболее тяжёлом состоянии.

В связи с массовым обострением — из-за смены препаратов, вестимо, а может, из-за погоды тоже — палата стремительно переполнялась, утром поставили дополнительные койки, но их уже не хватало.

— Придётся третью палату тоже наблюдательной сделать, — заключил заведующий.

Пока Сан Саныч мучился над организационными вопросами, Павел Сергеевич направился в дальний конец палаты — проверить одного из своих пациентов, круглолицего человека средних лет с тяжелейшей депрессией, который после отмены амитриптилина ни на миг не мог избавиться от мыслей о смерти.

Мария Станиславовна увязалась следом. Ещё пару дней назад этот больной, шедший на поправку, готовился к выписке. Он сидел в ординаторской возле врача и воодушевлённо рассказывал, как ему не терпится вернуться к семье. На лице его, живом и добродушном, порой читалась тревога — когда Павел Сергеевич спрашивал его о работе.

— Нет, конечно, они милейшие люди. Я тогда так себя накрутил… Думал, что во всём виноват, что из-за меня предприятие закроют. Даже — смешно сказать — что весь мир из-за меня погибнет. Надо же было такое придумать! — пациент широко улыбался, качая головой, и лицо его принимало прежнее спокойное выражение.

Теперь оно осунулось, посерело, застыло скорбной маской — точно в преддверии похорон мира.

Мария Станиславовна пробиралась между койками боком, держась к пациентам в пол-оборота и постоянно поглядывая назад, чтобы никто из них не подошёл со спины.

Хотя в палате было полно санитаров и медсестёр, сверх необходимой бдительности она ощущала мучительную тревогу, сводившую мышцы и отдававшуюся тупой болью в висках. В той или иной степени это чувство всегда сопровождало её пребывание в отделении — вероятно поэтому, выходя из больницы, она нередко испытывала обессиливающую тяжесть во всём теле.

Для этого и нужен автомат: сделать пару шагов — чего проще. Но и он не всегда спасает. Главное, чтобы не сломался совсем, ибо тогда… О, тогда что-то страшное и неконтролируемое из темнейших подворотен смятённого