Другое. Автобиография - Жерар Депардье Страница 4

Мы становимся более уязвимыми, а значит, более восприимчивыми ко всему сущему и к миру.

Мы открываем в себе незадействованные ресурсы. Мы пробуждаемся.

С другим воздухом, что мы вдыхаем, другим воздушным шаром, что надуваем, нам является другая жизнь.

Необходимо дать ей проявиться.

Открыться, сломать барьеры, забыть свое эго и свои страхи, чтобы превратиться лишь в слух и взгляд.

Проявить гостеприимство к этому другому.

Она далеко позади, эпоха великих исследователей.

Единообразие, которое завоевывает мир, добралось и до путешествий.

Сегодня все или почти все ездят в одни и те же места.

Мы следуем за гидом, модой, туристическими агентствами или СМИ.

Так вся планета ужимается до пяти-шести мест, вполне комфортных, с необходимым элементом экзотики.

Но планета намного больше, намного обширнее, чем все то, что нам могут продать.

Я повидал необъятные просторы, куда, кроме тех, кто там обитает, никто никогда не забредет.

Необъятные просторы, о которых ничего не известно, где все поражает.

Часто именно там я переживал самые прекрасные моменты жизни, там повстречал самых поразительных людей.

В самом деле, там все не так, как нам бы хотелось, но разве путешествие непременно должно быть комфортным?

Нет, не должно.

Только потеряв все свои ориентиры, ты действительно можешь начать обживать страну.

Потому что страну не надо видеть, в ней надо жить.

Без плана, без программы.

Это важно, как каждый из нас населяет планету.

Как мы пользуемся всем тем, что она может нам дать.

Наше отношение к Другому часто является лучшим мерилом нашей воли к жизни.

И нашей свободы.

Лучше всего мне с людьми, чьим языком я не владею.

Но даже это совсем простое обстоятельство встречается все реже. В большинстве стран мира люди говорят по-английски, чтобы быть понятыми. То есть они полагают, что говорят по-английски. Хотя говорят они не по-английски, а по-американски.

Я никогда не пойму этой мании довольствоваться американским. Почему бы не заинтересоваться и красивыми музыкальными языками вроде литературного арабского? Или языком китайских мандаринов? Китайская каллиграфия – исключительное искусство, с его волосяными и нажимными линиями. Это сама чувственность. Почти пение.

Я не понимаю, для чего мне заводить разговор по-американски с эфиопом или узбеком.

Я не нуждаюсь в речи, чтобы изъясняться, и предпочитаю обмен взглядами.

Мне нравится наблюдать за человеком, чьего языка я не понимаю, быть абсолютно внимательным к нему – ко всему, что от него исходит, к тому, что он собой представляет. Видеть, как являют в нем себя его история и география.

Я улыбаюсь, подражаю ему и очень скоро вижу, что он смотрит на меня так, словно я говорю на его языке. Именно этот ответ, который я вижу и читаю в его глазах, в одно мгновение устанавливает между нами связь.

Это то, что некоторые называют единением.

В чистом виде.

Каждый раз это происходит так же внезапно и неожиданно, словно обращенная к тебе речь пророка: «Встань и иди!» – и ты начинаешь движение.

Это просто вера в жизнь.

Другое, что читается во взгляде чужого человека, становится тебе особенно близким.

В нем проявляется человечность во всем ее богатстве.

Та самая человечность, что была здесь с зари времен и вдруг ожила в этом взгляде.

Это мгновение вечности – то, что я предпочитаю всему на свете.

Слова придумали люди, которым нечего было сказать друг другу.

Самое прекрасное в человеке и между людьми всегда обнаруживается там, где слова не нужны.

Когда слова наконец покидают тебя, это значит, что ты погрузился в свою человечность.

В его добро и зло.

Именно это Дюрас[3] прекрасно передала в своем фильме «Натали Гранже».

В этом фильме я прихожу к двум женщинам, чтобы продать им стиральную машину, выдаю им свою обычную тираду и впервые наталкиваюсь на людей, которые действительно слушают, что я говорю.

Они ловили каждое мое слово.

И нá тебе: я не смог больше говорить. Я был парализован. Ни единого слова больше не могло сорваться с моих уст. Все слова казались ничтожными. Я вдруг понял, что они бессмысленны.

Слова – они не имеют никакого значения.

Мы в них не нуждаемся.

Достаточно настоящей открытости к другому, к жизни. Она дает нам все языки мира.

Я только что вернулся из Эфиопии.

Чудесная страна.

Она меня очаровала.

Эфиопия – это вся история человечества.

Здесь у людей совершенно другой менталитет, чем у тех, кого я знавал в других местах. И я думаю, это отчасти потому, что страна никогда не была колонизирована. Итальянцы, правда, попытались, между 1936 и 1941 годом, а потом сунули ключ под дверь. Ничего не поделаешь, завоевать невозможно. На них лежит благословение. Культура, нравы, язык остались прежними. С начала времен.

Никакие влияния тут не прижились. Не было всех этих мерзостей, как почти везде в Африке: этой одержимости армией, экономикой, не было иностранных миссионеров, желания оттяпать и присвоить немалые территории других стран, культуру, которая им не принадлежит. Под предлогом, как обычно, приобщения к цивилизации.

В Эфиопию не завозили другой язык, как это делала Франция в других странах. Такое всегда приводит к фальши.

До сих пор – и благодаря этому – здесь сохранились разные племена, диалекты.

На юге страны, вдоль реки Омо, я видел племена боди, даасанах, мурси, которые живут там, на своей черной земле, почти так же, как первые Homo sapiens. Они живут в хижинах. Дружно. Спят на земле. Каждое из этих племен говорит на собственном языке, который является скорее музыкой, а не чем-либо еще. У них нет понятия времени, они даже не знают своего возраста. Они живут обменом, не знают, что такое деньги, и им на все плевать. Эти люди живут в чудесной эпохе.

Там действительно есть нечто, что достает тебя из твоего мира и ведет к другому.

Другому, близкому к истокам.

Мы ощущаем, каким мог быть Вавилон, как был устроен мир.

Мы глубоко это чувствуем.

И еще – истинную принадлежность к истории человечества.

Никакая другая культура насильственно не нарушила естественный ход вещей. Мы не оскопили их, навязав образ жизни, который не был им свойствен. И, наверное, именно поэтому все эти этносы воистину уважают друг друга, уважают нравы, самобытность, верования и культы каждого.

Здесь много мечетей, церквей, есть мусульмане, христиане, евреи, православные, анимисты, которые без проблем сосуществуют. Народ здесь очень пылкий, но очень уважительный по отношению к верованиям друг друга. В этом проявляется истинная элегантность. Гармония. То, чего так недоставало в Кордове XII века. Это очень впечатляет.

Люди здесь крайне деликатны. Когда ты общаешься с ними, они как будто заглядывают в твою душу, прежде чем прислушаться к твоим словам.

Как долго это еще продлится?

В самом деле, из Америки сюда прибывает всякая сволочь. Евангелисты. Они проповедуют на огромных стадионах, доводя толпу до исступления и пытаясь их обратить. Они смахивают на