Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918—1920 гг. Впечатления и мысли члена Омского правительства - Георгий Константинович Гинс Страница 45

именовавшийся комиссаром, Яковлев[63]не запоздал. В пиджаке, надетом на косоворотку, он представлял из себя совершенно новый тип администратора. Но он выгодно отличался от енисейского губернатора, который при той же неблагодарной наружности не блистал и умственными качествами, производя впечатление большой узости и неподвижности мысли. Яковлев всюду поспевал и умел поддерживать свое влияние, которого быстро лишился Озерных[64]. Кстати, замечу, что в Новониколаевске[65]нас тоже встретил комиссар из «новых», Пославский[66], любимец демократии, умный и смелый человек. Новые люди появлялись – за них надо было хвататься обеими руками.

В Уфе начались работы Государственного совещания, в Томске возобновились заседания Областной думы. Ехавшей на Восток делегации необходимо было не отставать от событий, и Вологодский остановился в Иркутске для информации. Полученные сведения подтверждали опасения. Выяснилось, что думская делегация в Уфе ведет антиправительственную линию и что в Томске выявилось желание послать делегацию от думы на Восток. Очевидно, тоже для «приветствия», как в Уфу.

Оставалось много времени для осмотра города. Потанин писал, что это город негоциантов, тогда как Омск – царство прасолов и мещан.

Действительно, Иркутску есть чем похвастаться. Красавица Ангара – не чета грязному Иртышу; не сравниться с нею и кокетливой Томи. Ангара – река величественная и мощная. Она несет из Байкала хрустально-чистую воду, и несет ее с такой силой, что даже роскошный, но спокойный Енисей у Красноярска не производит такого впечатления, как Ангара.

Иркутск – культурный город. Хорошие мостовые, электрическое освещение, комфортабельные гостиницы, рестораны свидетельствуют о благоустройстве, о людях, привыкших к удобствам жизни.

И действительно, здесь центр горной промышленности и крупной торговли. Отсюда шло культурное завоевание русскими Восточной Сибири и монгольских рынков. Здесь сосредоточивались ссыльные, жили декабристы и поляки. Отсюда правил Сперанский.

Иркутск имеет длинную историю. Гражданская война в Сибири внесла в нее еще несколько страниц.

Многострадальный город пережил убийственный огонь во время декабрьского разгрома Иркутска в 1917 году большевиками, и в нем же разыгрались последние акты борьбы против власти адмирала Колчака.

Что поразило меня в Иркутске – это его нерусский дух. На каждом шагу здесь чувствуешь что-то чужое. Даже русские здесь другие, в них сквозит Восток, в них чувствуется новая азиатская порода. И, сознаюсь, даже Томск мне показался более родным и уютным; Иркутск же, несмотря на его элегантную внешность, несмотря даже на некоторые его уголки, напоминающие Кремль и пробуждающие сентиментальную тоску по Москве, – все же только понравился, но не расположил к себе.

Вечером, когда я давал интервью для местных газет, председателя Совета министров посетили прибывшие из Владивостока Новоселов и Кудрявцев. Оба они входили в состав избранного Сибирской областной думой правительства, оба могли «претендовать».

Вологодский беседовал с ними очень недолго. Разговор был, по-видимому, довольно сухой, и, как мне передавал затем председатель, он вынес впечатление, что у них, в особенности у Новоселова, не было никакого намерения стремиться к власти. Они ехали в Областную думу как ее члены.

Чехи-герои

Осенью, когда сибирские леса, начиная от Красноярска, сверкают яркими красками, как будто наглядным свидетельством их разнообразных богатств, увлеченный путешественник, как завороженный герой в сказке, теряет способность восторгаться. Он только глядит во все глаза и не верит, что это все Сибирь, эта неведомая даже для русских страна богатств и красоты.

Но, подъезжая к Байкалу, в тот момент, когда открывается исток Ангары, а за темно-синей гладью озера покажутся величественные горы, покрытые шапками снегов, – восторг изумления невольно вырвется из груди.

Но не одни красоты волновали ехавших на Восток в поезде Вологодского.

Все ехавшие переживали какое-то особое чувство радостной бодрости. Окружающее еще недавно было в руках большевиков. Сибирь так быстро, так легко сбросила с себя ярмо коммунистического засилья, что даже в скептиках, веривших больше в мирное изживание большевизма, зарождалась светлая надежда ускорить освобождение родной страны.

Поезд мчался по южному берегу Байкала. Железнодорожный путь огибает озеро, и о его изгибах было легко догадаться, так как на большом протяжении были видны мчавшиеся навстречу один за другим поезда. Это были эшелоны чехословацких войск.

На вагонах развевались бело-красные флаги молодой республики. Теплушки были украшены зелеными ветками, гербами и плакатами. Лица ехавших были мужественны и энергичны. Победители, только что пробившиеся на Восток, мчались обратно на Запад.

Не с одним только чувством благодарности глядел я на проезжающих – они внушали чувство искреннего восхищения. Это были герои.

Решение Масарика и союзников

Секрет возвращения чехов на Запад заключался в решении, принятом в Париже. Война с Германией еще не была окончена. Предоставить тоннаж для перевозки 40 тысяч чехов во Францию представлялось затруднительным. Казалось более целесообразным вернуть всех чехов к Волге и создать для Германии угрозу восстановления Восточного фронта.

Президент Масарик, тогда еще председатель чехословацкого Национального комитета в Париже, прислал приветствие чехословацкому войску и благословлял его на дальнейшую борьбу. Вывезти все войско не представлялось возможным, значительная часть его, согласно ранее полученным инструкциям, находилась в районе Волги и Урала, рассчитывая пробиться к Архангельску. Поэтому политический расчет диктовал возвращение всех чехов к Волге для использования их военной силы против германских прислужников, большевиков, и восстановления преданной союзникам России.

Чехи требуют всероссийской власти

Неудивительно, что, приняв на себя тяжелую задачу борьбы на чужбине за далекие и малопонятные цели, чехи стали проявлять склонность к активному участию в политической жизни страны, куда их забросила судьба. На съезде представителей всех частей был избран местный (сибирский) Чехословацкий национальный совет, во главе которого встал Богдан Павлу. Резиденцией совета был избран Екатеринбург.

Наибольший интерес совет проявил к организации всероссийской власти. «Настоящее политическое положение, – объявил Чехословацкий совет, – властно требует немедленного создания центрального Всероссийского правительства». С этим лозунгом выступил Павлу на Уфимском совещании, где Чехословацкий совет присутствовал in corpore (в полном составе), свидетельствуя свой живой интерес к задачам совещания.

Состав Чехословацкого совета был левый. Симпатии его были на стороне социалистических партий, которые не только благодаря плохому знанию русских бытовых отношений, но и по личным увлечениям чешские деятели принимали за истинно народные.

Всякому должен быть понятен живой интерес чехов к объединению власти на освобожденной от большевиков территории. Они не могли быть равнодушными к раздорам областных правительств и бесхозяйственности военного дела, но будущее показало, как опасно было вовлекать во внутреннюю политическую борьбу иноземные, не связанные с русской жизнью силы.

Встреча с Семеновым

В вагон вошел молодой плотный казак-офицер с красивым, но простоватым лицом. Это был Семенов. Он проявил необычную для казака скромность, временами, казалось, даже волновался. У всех осталось впечатление, что это