Корабли и люди - Иван Георгиевич Святов Страница 14

Снова откачали воду. С рассветом непотопляемость была обеспечена. Мы снялись с якорей и вошли в Кольский залив. Полный гордости от совершённого дела, я приказал поднять на «Найт-Ватче» советский флаг, наивно полагая, что всякий корабль, покинутый экипажем в море, является призом того, кто его спас.

Так как государственного флага торговых кораблей у нас не оказалось, подняли флаг морпогранохраны. Свято веря, что я совершил дело, достойное, по крайней мере, похвалы, я рапортовал о нём начальству. Каково же было моё удивление, когда недели через две меня из Москвы запросили: на каком основании на английском корабле был поднят флаг морпогранохраны?

Я ответил по каким и вместо благодарности получил выговор за самоуправство. Траулер передали хозяину, взыскав с него за расходы, понесённые нами при снятии с мели, и ремонт.

В книге контр-адмирала Н. П. Чикера о работе ЭПРОНа по спасению кораблей, снятие с мели «Найт-Ватча» неправомерно приписано к заслугам ЭПРОНа. Ни один эпроновец к английскому траулеру и близко не подходил. Я это утверждаю, а мой выговор за привод «англичанина» в Мурманск – абсолютное тому доказательство.

В середине ноября 1937 года начальник Ленинградского управления морпогранохраны Николай Антонович Ковалёв обследовал состояние работы 35-го отряда морпогранохраны, в который входил и мой дивизион. Он пошёл на моём ПСК-301 к полуострову Рыбачий. Я тоже шёл с ним. Обходя границу, ночью мы попали в жесточайший шторм. Корабль заливало волнами, качало с борта на борт до 40 градусов, он стал обмерзать. Положение становилось критическим: кораблю грозила гибель.

Я предложил Ковалёву укрыться в Мотовском заливе от шторма под берег. Он ответил: «Вы командир, специалист и моряк, вам и принимать решение, что делать надо». Я изменил курс и, обогнув южную оконечность полуострова Рыбачий, где море благодаря тёплому Нордкаповскому течению круглый год не замерзает, вошёл в Мотовский залив.

Но и там бушевал шторм не меньшей силы. Тогда я принял решение укрыться в порту Владимир в Ура-губе. Когда-то в старину этот порт назывался Геретики, но без всякого резона со временем превратился в Еретиков, которых там никогда и не бывало. А после посещения в 1885 году этого самого затерянного на земле места великим князем Владимиром в честь этого события стал носить его имя.

Я знал, что вход в порт очень узкий, не более кабельтова, ограниченный с обеих сторон гранитными скалами, на одной из которых стоял маяк. Шли по волне. Корма у корабля широкая, и при ударе волны он рыскал от курса чуть ли не на 90 градусов. Направив корабль на середину входа, я дал самый полный ход вперёд и проскочил в порт.

Завернув за скалу, мы оказались в лагуне, ограниченной высокими горами со всех сторон. Поверхность воды гладкая, без волн. Сверху падали хлопья мокрого снега.

Ошвартовавшись у пристани, мы мирно пили чай и обсуждали перипетии похода. Ковалёв очень похвально оценил мои действия. Пока мы мирно беседовали, радист принёс телеграмму, согласно которой Ковалёву нужно было вернуться в Ленинград. Ковалёв спросил меня, как мы можем попасть в Мурманск и когда?

Я ответил, что морем идти рискованно, но можно попытаться пройти в Кольский залив проливом Ура-губы, очень узким и извилистым, но глубоким. Правда корабли им никогда не ходили и днём, в хорошую погоду. «Ну, так принимайте любое решение. Мне крайне необходимо быть сегодня в Мурманске, чтобы попасть на вечерний поезд». Я ответил, что меньше риска и безопаснее идти проливом.

Через час мы снялись со швартовых и вошли в утесистый по берегам пролив Ура-губы. Я приказал включить оба сигнальных бортовых прожектора и освещать оба берега, чтобы иметь возможность держаться середины пролива. Лепил мокрый снег хлопьями, видимость была скверная.

Вдруг в один прожектор врезался дикий гусь, другой гусь обессветил второй прожектор, и обе птицы рухнули на мостик. Прожекторы на мгновенье погасли, но электрики тотчас заменили угли вольтовой дуги, и свет вернулся. К вечеру, с аппетитом откушав довольно вкусных гусей, мы пришли в Мурманск. Ковалёв тепло поблагодарил меня и похвалил за решительность и мастерское управление кораблём.

Хотя пограничники много и в любую погоду выходили в море, но, по моему убеждению, граница от нарушителей охранялась ненадёжно. Шесть кораблей, конечно, не могли обеспечить всё побережье Баренцева и Белого морей.

Я доложил по начальству, что граница наша морская велика, но плохо охраняется, и изложил свои соображения по улучшению ситуации. Мне казалось, что необходимо увеличить количество кораблей по их классам и качествам, а также изменить организационную систему пограничной службы на Севере, где основа всей охраны базировалась на сухопутных началах. А главное, я предложил морскую границу охранять моряками.

Мои предложения в Москве совсем не понравились. Меня начали всячески ущемлять и прижимать по службе. Я по своему строптивому и упрямому характеру встал на дыбы, протестовал, и тут последовали частые взыскания по пустякам, по-моему, необоснованные и несправедливые – взыскание за взысканием. Вскоре меня вывели из состава партбюро отряда, затем – и из состава бюро дивизиона. Ситуация, без сомнения, складывалась для меня неблагоприятно.

Будучи в командировке в Ленинграде, я зашёл к Николаю Антоновичу Ковалёву и поплакался ему на несправедливое ко мне отношение начальства. Он ответил: «Знаю всё, Святов, но изменить положение бессилен. Начальство на месте правомерно принимать решения, какие находит нужным». И я уехал в Мурманск не солоно хлебавши. Тучи надо мной сгущались, время было страшное.

На Балтийском флоте

Вскоре на флоте произошли большие события: в начале сентября 1938 года наркомом Военно-морского флота назначили начальника погранохраны СССР зловещего М. П. Фриновского, близкого Н. И. Ежову и одного из активнейших организаторов большого террора. Именно он руководил подготовкой московских процессов 1936–1937 годов. Из больших специалистов карательных органов Фриновский становится во главе советского флота. Комментарии кажутся излишними.

Положительным фактом, сопутствующим этому чудовищному назначению, явилось то, что вместо Фриновского погранохрану возглавил Ковалёв. А Михаилу Петровичу выделили для наведения порядка на флоте семьдесят пять пограничников. Из погранохраны были направлены семьдесят четыре полковника и майора и один капитан 3 ранга, коим оказался именно я. За этот перевод на флот я и поныне благодарен Николаю Антоновичу.

Я был вызван в Москву к Фриновскому. Новый нарком познакомился с моим послужным листом и предложил мне занять